Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

В середине толпы прямо перед собой я увидел статную женщину, раб держал над ее головой зонтик от солнца. Ей было около двадцати; голова, увенчанная расшитой золотом пурпурной диадемой, отливала горячей медью. Возле нее стояла примерно дюжина женщин, подобно тому как придворные окружают царя; но ни одного мужчины рядом с ней не было, если не считать того, что держал зонт. Должно быть, жрица и правящая царица одновременно. Скорее всего, минойское царство. Этим именем береговой народ зовет себя в собственных пределах. И всякий знает, что новости среди них передаются куда быстрее, чем можно предположить.

Из уважения к ней я спустился с колесницы и повел коней в поводу. Она не просто смотрела на меня, она ожидала моего прихода. Когда я подошел ближе и приветствовал ее, вся толпа погрузилась в полное безмолвие, подобно людям, услышавшим, как сказитель настраивает лиру.

Я сказал:

– Приветствую тебя, повелительница, во имя того бога или богини, которую здесь чтут превыше всех. Я думаю, ты служишь могучему божеству, и прохожий обязан тем или иным способом выразить ему свое уважение, прежде чем проследовать дальше.

Она ответила по-эллински – неторопливо и с минойским акцентом:

– Воистину благословенно твое путешествие, и здесь завершается оно.

Я в удивлении уставился на нее. Она говорила как бы приготовленные для нее слова; за всем этим словно бы угадывалась какая-то другая женщина. Я проговорил:

– Повелительница, я чужой в ваших краях, и путь мой лежит в Афины. Должно быть, ты ждешь прихода известного мужа, вождя или, возможно, царя.

Тут она улыбнулась. И люди подступили поближе, переговариваясь, но не в гневе, целиком обратившись в слух, как те пастухи у костра.

– Есть только один путь, – произнесла она, – который проходит каждый муж: он выходит из Матери Део, чтобы совершить положенное, а потом она простирает руку и забирает его домой.

Итак, в этом краю исповедуют старую веру. Почтительно прикоснувшись ко лбу, я проговорил:

– Все мы ее дети. – Интересно, что может понадобиться Матери Део от меня такого, о чем уже знает весь город?

– Но некоторым мужам, – продолжала она, – предначертана более высокая судьба. Как и тебе, незнакомец, что пришел к нам во исполнение обетов в день, когда должен умереть царь.

Теперь я понял, но не показал этого, – чтобы справиться с растерянностью, нужно время.

– Досточтимая госпожа, – отвечал я. – Если знамение требует смерти твоего повелителя, при чем тут я? Какой бог, какая богиня разгневаны? Никто не оплакивает усопших, не видно голодных, и дым не пятнает небо. Что ж, слово за ним. Но если он хочет принять смерть от меня, пусть сам и пришлет за мной.

Она нахмурилась:

– Что может решить муж? Жена рожает его; он вырастает, разбрасывает семя, подобно траве, и падает в борозду. Лишь Матерь Део, что порождает мужей и богов и вновь собирает их, остается возле очага вселенной и живет вечно. – Она подняла руку, и окружающие ее женщины отступили назад, а мужчина шагнул вперед, дабы принять у меня коней. – Пойдем, – сказала она, – готовься к борьбе.

Я обнаружил, что иду возле нее. Вокруг нас волнами на мелководье перешептывались люди. Опутанный их ожиданием, я ощущал себя не самим собой, но тем, кого желали видеть во мне. Нельзя представить всей силы этих древних мистерий, пока не окажешься вовлеченным в них.

Безмолвно шествуя рядом с царицей, я вспомнил, что говорил мне некий муж о земле, соблюдавшей обычаи, подобные здешним. Он утверждал, что в таких краях нет обряда более трогательного и возвышенного в глазах народа, чем смерть царя. «Вот он восседает в славе и золоте, на вершине удачи; и тут является вершитель его судьбы – иногда скрыто и тайно, иногда отмеченный знамениями перед народом. Иногда люди узнают об этом раньше самого царя. Столь значителен этот день, что всякий очевидец его, снедаемый горем, страхом или мучимый какими-то бедами, очищается от них жалостью и ужасом; он уходит прочь успокоенным и засыпает с миром. Даже дети ощущают это, – говорил он. – Сельские пастушки, что не могут оставить ради зрелища свое стадо, будут играть, песнями и жестами изображая смертный день царя».

Мысль эта снова пробудила меня. «Что я делаю? – думал я. – Локон с моего чела был отдан Аполлону. Я служил Посейдону, бессмертному супругу Матери Део и повелителю ее. Куда ведет меня эта женщина? Чтобы убить мужа, в свой черед убившего кого-то в прошлом году, и в течение четырех времен года возлежать с нею на ложе, дабы благословить урожай? А потом, встав с моего ложа, она приведет ко мне моего убийцу? Неужели это моя мойра? Она, быть может, и видела знамение, но мне-то ничего не явилось. Нет, это бред землепоклонников ведет меня, словно царь-коня, одурманенного маком. Как же освободиться?»