Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

С моей точки зрения, самое досадное в этих нападках было то, что самую суть романа, раскрывающую крах иллюзий двух главных героев и для меня самого представлявшую особый и в какой-то степени даже исключительный интерес, мои недруги из прессы обеих стран фактически обошли; единственное, что они прочли и на что обратили внимание — это двадцать — тридцать страниц с печальными подробностями, какие казались мне необходимыми для полноты картины и для показа контрастов в жизни Джуда. Любопытно, что перепечатка в следующем году фантастической небылицы, впервые опубликованной одним из журналов для домашнего чтения, навлекла на мою голову новый поток брани с разных сторон.

Вот как не повезло «Джуду» уже в начале его карьеры. Следующее его несчастье, вслед за приговором прессы, — книгу предал сожжению епископ, вероятно, в порыве отчаяния, что не смог сжечь автора.

А потом кто-то открыл, что «Джуд» — книга нравственная, целомудренная, несмотря на сложность проблемы, как будто автор сам в своем Предисловии не повторял многократно, что он этого и добивался. Тогда многие сняли с меня проклятие, и на том дело стало, причем, насколько я мог уловить, единственным уроком, извлеченным из всей этой истории, был урок, полученный мною самим и состоявший в том, что я начисто излечился от желания впредь писать романы.

Вот один из эпизодов разыгравшейся тогда словесной бури. Некий американский писатель, считавший излишним казаться лучше, чем он есть, написал мне, что купил мою книгу под впечатлением отзывов возмущенной критики и стал читать ее; читал, читал и все недоумевал, когда же начнутся сомнительные места, и в конце концов отшвырнул книгу, проклиная себя за то, что попался на удочку мошенников-рецензентов и выбросил полтора доллара на ерунду, которую он соблаговолил назвать «нравственно-религиозным трактатом».

Я ему посочувствовал и чистосердечно заверил, что лжетолкование моего романа критикой отнюдь не обманный ход с моей стороны, чтобы увеличить спрос на книгу среди подписчиков газет.

Затем был случай с дамой, которая под влиянием статьи под устрашающим заголовком, напечатанной в одном из всемирно известных журналов, составила себе ложное представление о книге и тут же написала мне, что желает со мной познакомиться.

Вернемся, однако, к самой книге. Поскольку трагическую канву повествования составляют главным образом законы о браке, а семейная жизнь в нем намеренно представлена таким образом, чтобы показать, пользуясь словами Дидро, что закон юридический должен лишь выражать закон естественный (утверждение, требующее, между прочим, некоторых оговорок), то я с 1895 года несу тяжкую ответственность за оскверненность темы брака у нас в стране (как выразился недавно один ученый писатель). Не знаю. Мое мнение в то время, насколько я помню, было тем же, что и сейчас, а именно — брак должен быть расторгнут, как только он становится пыткой для одной из сторон, ибо тогда он и по существу, и с нравственной точки зрения уже не брак. Мне это казалось хорошей основой для фабулы трагедии, в которой частные явления, выражающие по большей части проблемы общие, преподносятся не без надежды на то, что трагедии этой будет свойственно некое очистительное воздействие в аристотелевском духе.

Получить образование, не имея на то денег, являлось серьезной проблемой лет двадцать — тридцать тому назад, и это обстоятельство также использовано мною, хотя, как мне стало известно, некоторые читатели видят в этих эпизодах романа нападки на всеми чтимые заведения и полагают, что основанный позднее Раскин-колледж^{112}

следовало бы назвать колледжем Джуда Незаметного.

Художник всегда дорого расплачивается за раскрытие трагического конфликта, состоящего в вынужденном приспособлении естественных склонностей человека к обветшалым докучным шаблонам, которые ему тесны. Надо отдать должное Бладайеру и инквизитору-епископу: все, что они хотели сказать, сводится, по-видимому, к следующему: «Мы, британцы, ненавидим идеи и намерены жить согласно этой традиции нашей родной страны. Ваша картина, быть может, и не показывает ничего неправильного, необыкновенного, она, быть может, и не противоречит канонам искусства, но все же это не тот взгляд на жизнь, какой мы, процветающие на условностях, считаем достойным изображения».

Однако все это не так важно. Что же касается возмущенного выступления некоей бедной леди на страницах «Блэквуда», будто бы затевается кощунственный союз противников брака, а также по поводу матримониальных сцен в романе, которые, по ее словам, тут «делают свое дело», небезызвестный контракт — я хочу сказать, таинство — отнюдь не утратил своей притягательной силы, и люди женятся, то есть вступают в брак, подлинный или мнимый, с тем же легкомыслием, что и прежде. А некоторые серьезные люди в своих письмах даже упрекали автора за то, что он не разрешает проблему и не указывает пути к столь необходимой реформе.