The Мечты. О любви

— Моджеевский! — воинственно заявила Ковалю Нина Петровна. — Он же вылитый Бодечка! Как две капли воды!

На этот раз майор сориентировался быстро. И вовсе не потому, что прозвучала фамилия, которую сама Нина Петровна уж несколько лет как не носила. А потому, что Коваль скорее почувствовал, чем действительно услышал зазвеневшее в женском голосе отчаяние. А в таком настроении экс-Моджеевская могла зарыть обратно Суэцкий канал. Ему ли не знать!

— Даже если ты права, — твердо проговорил он, особенно выделяя слово «если», — то это заботы Богдана и матери этого ребенка.

— Матери? Матери?! — опешила Нина Петровна, бросила папку на стол и замельтешила по кухне. — Матери, которая скрывала от нас нашего же малыша? Записала его на чужого мужика и никому ни слова не сказала? Или это у нее месть такая? Вот же дрянь мелкая! Ее в дверь, а она в окно лезет! И все-таки влезла! И Богдана во все втянула, опутала. Я, дура, понять не могла, как это он снова вляпался! А там ребенок!

В то же время траектория движений Арсена Борисовича была более чем определенной. Кухонный шкаф, буфет, стол.

— У тебя истерика, — отрезал он, когда через двадцать шесть секунд вручил Нине рюмку, из которой пахло отнюдь не валокордином, и велел: — Пей!

Она послушно опрокинула в себя содержимое, как делала это всегда, когда Арсен подсовывал ей лекарства. В прошлом году Нина Петровна угодила в стационар с гипертонической болезнью, и он был рядом. Следил за ее диетой, успокаивал, когда она нервничала, баловал как умел, как вообще приспособлены бывшие майоры. И точно так же вручал ей воду и прописанные таблетки согласно схеме лечения по возвращении домой. Что бы она без него делала, Нина не знала, но вместе с тем ни годы совместной жизни, ни вот такие трогательные моменты, когда Арсен Борисович проявлял себя как редкий мужчина, ни понимание, что вряд ли кто-то когда-то станет любить ее сильнее, так и не вытравили из нее позиционирования самой себя на этой земле как Моджеевской, пусть она и избавилась от пресловутой фамилии уже достаточно давно, чтобы привыкнуть. Проблема была в том, что сделала она это со злости, а не по взвешенному решению.

Просто когда-то, годы прошли с тех пор, в очередной раз напоролась на счастливого Романа с его бухгалтершей и их ребенком посреди ресторана, где сама в это время обедала замечательным жарки́м из кролика. И чуть не задохнулась от того, каким плотным вокруг нее стал воздух при виде больше уже не ее мужчины с совершенно посторонней женщиной. Глупо и бессмысленно вспыхнула. И с тех пор не притрагивалась к крольчатине — это мясо казалось ей теперь безвкусным.

Сейчас Нина Петровна поморщилась, почувствовав, как, обжигая горло, ударило в нос «лекарство» от Арсена, и выпалила:

— Господи, гадость какая! Сеня, я ее засужу! Вот просто клянусь тебе — засужу! Эта шалава малолетняя решила, что может меня переиграть!

— Еще плеснуть? — поинтересовался Коваль, кивнув на рюмку, в то время как на его лицо набегала тень. Странная мысль мелькнула в его голове. Еще не оформившаяся и потому не додуманная, не осознанная, не задержавшаяся. И все же… Кто эта женщина, которая сидит перед ним. Кого он любил? С кем жил уже не один год? И почему не замечал, какая она настоящая — Нина Петровна… Моджеевская.

— Не надо… Сеня, у меня внук есть… А у Боди сын. И именно от нее!

— И при чем здесь суд? — мрачно спросил он.

— Она нанесла нам моральный ущерб. Она скрывала от нас ребенка. Ты считаешь это недостаточной причиной? По-хорошему, надо вообще лишить ее родительских прав!

— Нина, то, что ты сейчас говоришь, вряд ли можно назвать разумным.

— Вряд ли можно назвать разумным то, что Моджеевских так и тянет в это дерьмо! — истерично выкрикнула Нина Петровна.

— Это их личное дело, — тон Арсена Борисовича становился все холоднее.

— Да бога ради! Пусть спят с кем хотят! Я в курсе, что ты всегда, всю жизнь их защищаешь. И наверняка раньше покрывал Ромины похождения. Черт с ним… Но здесь речь о ребенке! Кем он вырастет рядом с такой мамашей?

— Думаешь, рядом с тобой ему будет лучше? — рявкнул, наконец, Коваль. Вероятно, так же он рявкал на плацу во времена своего военного прошлого на младших по званию и, в особенности, новобранцев, о чем мог бы Нине порассказать ее собственный бывший муж.

В ответ на этот тон в ее глазах наконец отразилась хоть какая-то осмысленность, будто бы она пришла в себя после сильного эмоционального потрясения. И теперь, уставившись на Арсена, могла только моргать глазами и делать короткие вздохи до тех пор, пока не разразилась тихим жалобным всхлипом и не прижала все еще достаточно молодые, несмотря на возраст, ухоженные ладошки к некрасиво искривившемуся рту.

— Я не зна-а-аю, что делать, Сеня! — воскликнула Нина Петровна и разревелась, что, несомненно, было ее самым сильным оружием.

— Во-первых, успокоиться, — командным тоном рубанул он, — а во-вторых, оставить это все непосредственным участникам. Пусть сами разбираются.

— Как это сами? — еще горше заплакала Нина.

— Без твоего вмешательства.