The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

Некоторое время мы сидим молча и смотрим друг на друга. Тепло постепенно возвращается. Я глажу ее по руке, потом по предплечью, потом резко приподнимаюсь и целую в губы, задевая рукавом соусницу, и та опрокидывается. Наташа вытаскивает все салфетки из металлической салфетницы и оттирает рукав моей куртки, приговаривая что-то насчет моей реакции, и куртки, которая, «кажется, погибла». А я-то точно знаю, что погибну сам. Когда-нибудь, в одном из московских ресторанов, в которых так весело и так холодно от чужих глаз, от рук, прикосновение которых ты не любишь, и слов, которые для тебя давно уже ничего не значат. А куртку спасет химчистка.

За соседним столиком отец кормит ребенка, девочку лет семи, которая постоянно что-то лопочет, отвлекается на официантов, пытается деловито читать меню, в то время как папаша скармливает ей очередную порцию спагетти. Я смотрю на этого ребенка, который не осознает своего счастья, хотя она и не должна его осознавать. Счастье в таком возрасте должно просто быть. Как солнце по утрам, как шнурки, которые не хотят завязываться, как грибы осенью, как мандарины под Новый год. Я смотрю на них и стараюсь вспомнить похожую сцену из своего детства, но у меня не получается. Сую руку в карман и достаю темные очки, непонятно зачем. Наташа отрывается от моего рукава, прослеживает направление моего взгляда, смотрит на меня:

– Что ты там увидел?

– Мне кажется... что я... очень люблю детей, – говорю я, гладя ее по щеке. Вместо того, чтобы просто сказать: «Я люблю тебя».

– Я тоже люблю детей, – ее взгляд теплеет.

Я прикуриваю, она берет меня за руку, разворачивает мою кисть и затягивается. Выпускает дым из ноздрей и делает страшные глаза, пытаясь то ли прогнать нахлынувшую на меня тоску, то ли вернуть себя в то состояние безмятежной радости, что было с утра. Я улыбаюсь и стараюсь не смотреть на девочку с отцом.

Между нами тарелки с практически нетронутой едой. Я накрываю ее руку своей, потом слегка обхватываю пальцами. Мне хочется сказать:

«Не отпускай меня. Пожалуйста. Ты даже не представляешь, как давно со мной это состояние тоскливой безучастности ко всему. Я не хочу, чтобы ты спрашивала об этом, просто поверь, так оно и есть. Я устал. Я боюсь себе признаться, что только и делаю, что убегаю, ото всех сразу. Так же, как ты. Каждый из нас когда-то надеется прибежать к самому себе. А вдруг эта точка у нас с тобой одна? Скажи, возможно ли это? Хотя бы соври, мне будет легче. Я буду знать, что где-то есть место, в котором меня кто-то ждет».

Наташа дважды опускает и поднимает ресницы, словно говоря «да». Сигарета в пепельнице истлела почти до фильтра, потеряла опору и скатилась на стол. Через пару секунд уголек прожжет скатерть. Поднимется легкий дымок, повиснет между мной и ее глазами, а потом рассеется.

Мы боимся собственных признаний. Мы боимся даже попытаться влюбиться, всюду ожидая подстав. Господи, кто же так нас обидел?

Корпоратив

Менты веселятся,

Менты веселятся, когда их боятся.

И ты веселишься,

И ты веселишься, когда не боишься.

Narkotiki. Менты веселятся

При входе мне дали красный пионерский галстук, а когда я попытался спросить, на кой черт он мне нужен, мне всучили еще пилотку с логотипом канала и буквально втолкнули в зал. И вот я стою дурак дураком, мну в руках эти предметы неведомого мне культа и пытаюсь врубиться в тонкую режиссуру корпоратива, а ко мне подходит Семисветова с бокалом вина: – Приветик, а тут пошли разговоры, что ты не приедешь! – Она целует меня в щеку. – Правда? – растерянно отвечаю я, засовывая галстук с пилоткой в карман куртки.

– Андрюш, это придется надеть! – Она забирает у меня галстук. – Давай повяжу.

– Надеть? – и тут я вижу, что у нее поверх свитера повязан точно такой же. – Нафига?

– У нас сегодня тематическая вечеринка. Типа, мы все пионеры.

– Умнее ничего нельзя было придумать?

Она пожимает плечами и водружает мне на голову пилотку. Я поворачиваю голову и вижу себя в отражении зеркал, которыми отделана верхняя часть бара: чувак в кожаной куртке Gucci, темно-синих джинсах и кедах, в съехавшей на бок пилотке и повязанном поверх белой футболки галстуке с абсолютно потерянным лицом.

– Добрый вечер, товарищи! – раздается со сцены зычный голос Лобова. – Церемонию пионерского «Костра», посвященного трехлетию канала М4М, объявляю открытой.

Он подносит к губам алюминиевый горн и выдувает несколько хриплых звуков.

– «Костер»? Сегодня жечь кого-то будут? – Я тщетно пытаюсь вычислить посреди всего этого кошмара Ваню, Антона или хотя бы свою ассистентку. Но, видимо, они стоят совсем близко у сцены. Отчаянно хочется нажраться.

– В Советском Союзе в пионеры принимали в третьем классе. Нам сегодня исполнилось три года, а значит, – Лобов откашливается, – мы доросли до того возраста, когда каждый из нас может с гордостью носить красный галстук.