This War of Mine (Ремейк)

Лоуренс пополз вперед, к краю «собки» и накинул крючок на фаркоп «Хаммера». Купер включил заднюю передачу, машина напряженно взревела, но не сдвинулась ни на дюйм. Бесполезно. Нужно что-то помощнее.

Связался по рации с батальоном и запросил «Гудренч», команду механической поддержки.

Через пять минут после моей просьбы о помощи показался штаб-сержант Бринке на своей дайте-мне-пятитонный-армейский-грузовик со стреляющим глушителем, ему было наплевать на пули, посылаемые вдогонку. Он пришвартовался рядом с насыпью, рядом со Штайнторфом, продолжающим палить из пулемета в сторону наших неприятелей. Выпрыгнув из кабины, Бринке с ухмылкой произнес:

— Как дела, сэр? Что случилось?

Адреналин бил в мозги, с трудом мог говорить и не мог понять, признаком героизма или идиотизма было его веселое настроение. Со временем пойму, что это самый действенный способ справиться со всем на свете.

Бринке окинул «Хаммер» профессиональным взглядом и пробурчал несколько указаний своим морским пехотинцам в грузовике. Они посыпались наружу и быстро прикрепили цепь. Рывок, треск и «Хаммер» Уокера выпрыгнул из «собки». Мы были готовы двинуться дальше.

Наконец мы увидели наш батальон, собравшийся в круг на поле рядом с автострадой, и поспешили занять свое место в периметре.

Остановились, Уинн заглушил мотор, из машины выходить никто не собирался. Несколько минут сидели молча, потом повернулись и посмотрели друг на друга. Бледный Уинн выдавил из себя улыбку, и мы оба засмеялись. Смех был неестественным.

Уинн заговорил охрипшим голосом:

— Вот дерьмо, да? С ума можно сойти.

— Нас чуть не поимели. — Посмотрел на карту. — Эль-Гарраф. Название этого города Эль-Гарраф.

Шел и то тут, то там слышал обрывки историй, которые, наверное, рассказывали уже по десятому кругу.

— Ну вот, Дарнольд едет по этому хренову городу, снаряды жужжат со всех сторон, и вдруг его рука соскальзывает с руля. Он орет: «В меня попали!» — и сержант Джейкобс наклоняется посмотреть. Точно, из предплечья хлещет кровь. Ну, Джейкобс, тот еще чувак, затягивает выше раны жгут и говорит: «Ты в порядке, поехали дальше». Дарнольд заводит машину и едет, и вот мы здесь, со всеми остальными. Черт возьми.

На секунду остановился и посмотрел на первого, раненного в бою солдата разведывательного батальона. На его предплечье была маленькая красная дырка — место, куда попала пуля и где она до сих пор находится.

Выяснив в штаб-квартире роты, что у капитана нет для меня дальнейших инструкций — только устроиться здесь на ночь и быть готовыми утром выдвинуться дальше, — вернулся к своему взводу. Мои морские пехотинцы уже организовали окопы.

И конечно же рассказывали друг другу истории. Каждое сражение потом еще столько раз перемалывается… А если бы мы сделали так… А если бы поехали туда… Иногда это обсуждение происходит спокойно, иногда шумно, иногда со смехом, иногда со слезами. Это очень важно — рассказывать и пересказывать обо всем произошедшем. У взводов коллективная память. Они учатся и метаются. Учатся, в большинстве своем, не во время боя, а после него.

Но кое-что в пересказах меня и нервировало. Доверие в моем понимании — это опора нашего душевного равновесия. Однажды в колледже отправился на катание на лыжах по ровной местности. В метель. В лесу, под деревьями, все было ничего. Но когда пересекал открытую поляну, снежный покров на земле переходил в снег, падающий с неба. Не было горизонта, не было восприятия глубины, и терял пространственную ориентировку. Ветви, торчащие из снега рядом с ногами, выглядели точно так же, как другие лыжники, находящиеся в сотнях ярдов от мета. Кружилась голова, пришлось сесть.

Бой — это одна из форм потери пространственной ориентировки, но никто не готовил меня к тому, что буду подвергать сомнению свои собственные ощущения.

Удача на поле боя базировалась на своевременной инициативе, лежащей в основе всего фундамента работы пехотинцев. Репутация морской пехоты была основана на творческих способностях и индивидуальной импровизации, но горе молодому лейтенанту, который забудет о фундаменте. Если фундамент есть, то остальное приложится.

Штайнторф показал мне длинную рваную дыру в материи рюкзака фирмы «North Face», дырку сделала пуля от «АК-47», а рюкзак находился в дюйме от его тела.

Прострелили и «Хаммер» Уокера. Мы обнаружили в нем двадцать два пулевых отверстия, включая шесть в двери рядом с местом Алексиса Антонеску. Когда подошел, он смотрел на них с благоговейным страхом.

— Как вы, Алексис?

— Впечатлен, — ответил он. — Впечатлен как никогда в своей жизни.

Хеллер обнял его за плечи:

— У него стальные яйца. Он у нас крепкий перец.

Опустилась ночь, поднялся ветер. Звук грома смешивался с громыханием взрывов вдалеке, а молния в небе чередовалась со вспышками артиллерийских снарядов. Мы с Уинном прятались в кабине, слушали новости по радио и уплетали наш первый за день паек. Понял, что был голоден как волк.

— О чем ты думаешь? — спросил Уинна.