Тяжелый круг

Воскресенье — это завтра. Седьмая скачка — прогулка, конкурентов нет. Не прийти первым — значит придержать Бронзового — опоздать на старте, отодвинуться в седле назад или встать на стремена, а потом мчаться сломя голову, чтобы на трибунах думали, будто первым быть ты очень хотел и старался.

Олег никогда скачек не продавал. И тогда, прочитав письмо, решил, что ни в коем случае не опакостится. И утром так думал.

«Но ведь шестьсот рублей? — зашевелилась невесть откуда взявшаяся проворная мыслишка. — А если я не приду первым, разве же я кого-нибудь обижу или обману? Нет, никого…»

Конюх подвел к нему Бронзового. Жеребец скалит зубы, раздувает ноздри — свирепое животное, но заглянул ему Олег в глаза — там только доброта да любопытство.

Прыгнул Олег в седло, почувствовал под собой сильное и легкое тело жеребца и от удовольствия улыбнулся. Черномазый парень, которого можно было часто видеть в компании Какикавы, по-своему понял его улыбку, кинулся опрометью к кассам. «Ставь все деньги — полный карман получишь!» — с веселой злорадностью проводил его Олег.

Он мог на Бронзовом выиграть бесхитростно, пойти на силу, но тут решил, что вернее поостеречься: полдистанции держался в группе и только после этого дал лошади

посыл и выиграл кентером с разрывом корпусов в десять-одиннадцать.

А с жульем потом расплатился (кстати, они и в оценке марки пытались смухлевать: Олег проверил по каталогу и увидел, что переданная ему марка стоит сто двадцать рублей, а шестьсот — это цена другой, точно такой же по рисунку и тоже темно-зеленой, но с иным номиналом). Заодно и те три иностранные марки оплатил по прейскуранту — по двенадцать рублей за штуку. Какикава пытался изобразить из себя постника и смиренника, но Олег сунул ему в карман деньги и пригрозил вывести на чистую воду. С тех пор тотошники отказались от него совсем.

Глава одиннадцатая

1

Виолетта всегда была естественна и прямодушна, поступала только так, как ей хотелось и как ей представлялось правильным. Она не стеснялась просить раньше у Саши, а потом у Нарса и Олега разметить программку, не видела ничего дурного в том, что ей хотелось выиграть. Она не лгала и не жеманничала, как многие прочие — мол, смотреть интереснее, когда рублик поставишь, мол, просто так билет купила. У нее был тот аристократизм чувств и поведения, который избавляет от притворства, но и охраняет от неверного шага.

По просьбе матери она приносила ей, не задумываясь, самые разные сведения: и о плохих и о хороших лошадях, о тех, кто был в порядке

, и тех, кто простудился или захромал. Но когда Анна Павловна с некоей усмешкой спросила: «А не мог бы твой Олег на Фальстафе приза и не выигрывать, небось надоело ему», — Виолетта все поняла и, не вдаваясь в детали, ответила:

— Не мог бы!

Мать не настаивала, но назавтра Олег на Фальстафе проиграл. Он никак не объяснил проигрыша, Виолетта полагала, что это обыкновенная случайность, но накануне нового дня скачек она узнала правду.

Анна Павловна, закончив репетицию с собачками, пришла в комнату и привела с собой недавно купленных на базаре и еще не привыкших к новой хозяйке болонок. Болонки разные — мальтийская, французская и русская, но заплатила Анна Павловна за них одинаково — по семьдесят рублей. С этого она и начала:

— С ума сойти, больше двух тысяч рублей по-старому. Деньги выкинула, будет ли еще толк. Такие ленивые да бестолковые, затраты не вернешь.

Виолетта уж не раз слышала эти сетования, не сочувствовала матери вовсе и сейчас с досадой отмахнулась:

— Отнеси на базар и — вернешь. Чем расстраиваться!

— «Отнеси». Легко сказать — отнеси, для того и покупала! И потом: почему это, интересно знать, «отнеси», я полагала, что ты скажешь «отнесем», ведь ты не просто моя дочь, ты получаешь зарплату, тебе госцирк аккуратно перечисляет жалование, а весь уход за собаками на мне.

— Мама, мы же ведь договорились? Договорились, что ты не будешь попрекать меня утренними отлучками на ипподром.

— Да это так, и кстати — об ипподроме… — Тут Анна Павловна запнулась, словно бы вопрошая самое себя: «Почему же это — «кстати», вовсе даже и некстати».

— Дочь, скажу тебе без обиняков. Попроси Олежку завтра в восьмой скачке первым не приходить, тебя он послушает. И только тебя, — сочла она нужным добавить.

— Мама, неужели ты не понимаешь, как глубоко будет уязвлена его гордость, если он выполнит такую мою просьбу?

— Оставь высокие слова: уже дважды он по моей просьбе придушивал, как они выражаются профессионально, лошадей, однако терзания не нарушили гармонии его души.

Испуг овладел Виолеттиным сердцем:

— Мама! Мамочка, зачем тебе все это, не надо…

Анна Павловна словно бы прослезилась, повертела платочек возле глаз, но голос ее был сух:

— Я тебя, дочь, не нужу, я слезно прошу.

— Нет, мама.

— Ах, «нет»? «Нет», ты говоришь? Знаешь, ты упряма, но и я упряма, посмотрим, кто кого переупрямит.

— Мама, я не хочу с тобой состязаться.

— Ах, так ты еще и дерзишь мне?

— Не дерзость это.