Тяжелый песок

– Ребята, помните Галю Токареву, телефонистку, была у нас в Сталинграде, потом в штаб армии перешла?

У меня сердце замерло.

– Так вот, – продолжает он, – я ее видел, встретил на Ярославском вокзале, она где-то под Москвой живет, а в Москве работает.

– Где живет, где работает? – спрашиваю.

– Не знаю, – отвечает, – мы с ней были мало знакомы, она даже меня не узнала, я ей напомнил наш корпус, батальон связи... Спросил: как, мол, ты? Ничего, отвечает, хорошо. В шубке, в шапочке меховой, дамочка дай бог!

Что вам сказать? Весь январь сорок седьмого года я провел на Ярославском вокзале. Каждый день, без выходных. С семи утра встречал пригородные поезда, вечером с пяти и до двенадцати ночи их провожал. Бывало, и весь день стоял. А морозы – январские, и народу – тысячи, и платформ – не одна, и светает поздно, и темнеет рано... Гиблое дело... Нет Гали... Я и в справочном бюро узнавал: Токарева Галина Николаевна, родилась в Сталинграде в двадцать третьем году... Нет, не значится, нет такой в Москве. Значит, живет где-то под Москвой... А где?

Наступил февраль, я и в феврале стою, хотя и понимаю: зря!

И все же я ее встретил! Да, да, встретил! Представьте себе! В воскресенье утром. Приехала из Тайнинки, где жили ее родители и где была она прописана, хотя фактически жила в Москве, снимала с подругой комнату, училась в Московском университете, на филологическом факультете, на третьем курсе, на воскресенье уезжала к родителям в Тайнинку, а тут приехала – в магазин.

И я говорю:

– Если не возражаешь, и я с тобой, как раз собирался, тем более человек я приезжий.

– Давно в Москве? – спрашивает.

И что-то не случайное послышалось мне в ее вопросе.

– Да уж с месяц, – отвечаю. – А почему ты спрашиваешь, видела, что ли?

– Видела.

– Где?

– Здесь, на вокзале, два раза видела.

– Почему не подошла?

– Ты кого-то искал, боялась помешать.

– Я тебя искал.

Она помолчала, потом сказала:

– Я знала, что ты меня ищешь. Но зачем?

– Галя, – говорю, – вот я весь перед тобой, какой есть, я люблю тебя, всегда любил только тебя одну, и искал тебя, и нашел.

– И я тебя люблю, – отвечает, – и знала, что мы встретимся, но ты как был мальчишкой, так и остался...

Живем мы уже почти тридцать лет, и все эти тридцать лет как один день. У нас три сына – Яков, Александр и Генрих, внук Игорь и внучка Дина, так их назвали в честь тех, кто лежит в сырой земле...

Почему мои сыновья записались евреями? Из уважения ко мне? Нет, не думаю... Мать они уважают не меньше меня. Но, понимаете, и сын грузина и русской, как правило, пишется грузином, сын узбека и русской – узбеком. И, знаете, все же не муж принимает фамилию жены, а жена фамилию мужа и дети фамилию отца. Я думаю, мои ребята поступили правильно. И Галя тоже так думает.

Ну вот вам история моей женитьбы, и я снова могу вернуться к нашей главной истории.

21

Весной сорок второго года в гетто умирало, как рассказывают, человек пятнадцать – двадцать в день, свирепствовала дизентерия. Штальбе заставлял хоронить всех немедленно, получил приказ «О захоронении валяющихся на дорогах трупов лошадей, скота, собак и евреев». Весна, трупы разлагаются, и трупы было приказано закапывать на глубину не менее двух метров. Что же касается гробов, то выручили еврейские обычаи, предписывающие хоронить покойника без гроба, завернутым в саван, гробы приносили обратно в гетто для новых покойников, гробов хватало, а вот когда стало не хватать саванов, то Штальбе приказал хоронить покойников без них, возвращать саваны в гетто и заворачивать в них других покойников. Приказ был выполнен. В гетто возвращались и гробы и саваны.