Тяжкое золото

– Да погоди ты кипятиться! Так будет лучше. Власти не подумают, что мы грабители, а решат: работяги просто сбежали с прииска и меры на поимку нас вряд ли примут активные. А золото мы возьмём на приисках, что за перевалом, там и прииски богаче будут, и отсюда переть не надо. А пока до них будем добираться, тамошние приисковые конторы никем не будут взбудоражены. Пройдём налегке, облаву сотворим и айда с этого ада.

– Ну, ты хоть бы без затяжки свои мыслишки-то выкидывал, а то у меня аж нутро всё закипело. А это ты толково замутил, молодец, Рома, недопёр я как-то до ентого дела.

– Завтра у меня день выходной, вот я и наведаюсь к своему знакомому, поговорю про карту.

– По деньгам, что понадобятся, завтра же и прикинем по кошельку, всё надо выложить до единой копейки, с лихвой окупятся, – заверил Упырь.

– Знамо, что окупятся. Что ж жалеть их, коль на такое идём. Только вот что скажу я ему, для каких целей карта эта нужна?

– Ты ж мозговитый, придумаешь чего набуравить, – ответил Упырь, при этом слегка похлопал рукой Пестрикова по плечу.

Много Пестриков дум передумал: а правильно ли, что согласился на авантюру столь дерзкую и опасную, от которой не только всего лишиться можно, но сгноить себя в тюрьме затхлой? К тому ж с людьми незнакомыми. Но всё ж мысли такие откидывал в надежде: раз с людьми пойдёт бывалыми и отчаянными, то и намерения золота с лихвой прибрать сбудутся, и тропами никем не ведомыми уйдут тайгой. Да и о здоровье стал больше беспокоиться – чувствовал в себе немощь наступающую, а далее терпеть тяжкую работу никак не хотелось. А что и скопишь с трудом, так тем и попользоваться, может, не успеешь – зароют раньше времени.

На следующий день Пестриков поднялся по невысокому крыльцу приисковой конторы, постучал в дверь. Не услышав ответа, потянул за скобу, и дверь приоткрылась.

– Можно войти?

– Можно. Кто там? – послышался сипловатый голос.

– Это я…

– А, Роман, проходи.

Служащий конторы сидел за столом и перебирал бумаги.

«Слава богу, никого, кроме Плешева, нет, никто не помешает словом перекинуться», – отметил про себя Пестриков и, перешагнув порог, прикрыл дверь.

Плешев Федот Степанович – возрастом под пятьдесят годов. На прииск Мариинский попал лет несколько назад – был переведён с главной управы за чрезмерное потребление спиртного. Увольнять хозяева не стали, а, учитывая имеющуюся у него грамотность и умение вести учёт, отправили на такое вот исправление – на более дальний и небольшой прииск. Боясь потерять работу, выпивку забросил. Он осмыслил: очередным переводом может оказаться горным рабочим. А условия и цену изнурительного труда Федот Степанович знал не понаслышке.

Пестриков же в конторе прииска слыл «своим» человеком. Приисковое начальство вроде как опекало его, отчего и избегал весьма тяжёлых работ. Он не бил каждодневно руки об целики кайлой и не катал тачку с породой. Приставлен был больше к бутаре, где вместе с другими мужиками шевелил скребком породу под струёй воды, занимался съёмкой золота с бутар. Либо поручали промывку извлекаемой из разведочных шурфов породы лотком. Роман знал жизнь рабочих изнутри, был в курсе настроений проживавших в казармах. Если кто костерил непристойно власти, высказывался с недовольством о начальстве или подстрекал к забастовке, Пестриков, прячась сторонних глаз, заходил в контору и сообщал о том, о чём наслышан, кто чего затевает. А если кто и замечал Пестрикова у конторы, это не вызывало ни у кого подозрений, поскольку многие рабочие заходили иногда сюда с какой-либо просьбой или по вызову. Пестриков за свою «подпольную услугу» получал небольшие премиальные и кое-какие снисхождения. Иногда ему это дело было противным. Работая плечом к плечу с горняками, он же их и «закладывал». Но характер перебарывал его. Имея страсть к деньгам, заискивал с начальством, желал выжить, во что бы то ни стало стремился скопить средства и выехать с промыслов.

Но так всё складывалось, деньги не больно-то как хотелось, скапливались, что приводило Пестрикова иногда в отчаяние. Подсчитывал свои сбережения и понимал: «На выезд хватит, на первые дни, а как же быть с безбедным проживанием на родине? Это всё одно, что, вернувшись в село, начать жизнь сызнова в бедности, к тому ж и здоровье стало пошаливать от жизни такой…»

«Загнусь тут, даже мало-мальским накоплением так и не воспользуюсь», – не раз так задумывался Пестриков.

Конечно, признаться о своей «профессии» доносчика внезапно появившемуся новому знакомому он не мог, уж больно непредсказуема была бы реакция столь вспыльчивого типа. «Всё, что угодно можно ожидать от Упыря, такой и зарыть может, нежели прознает», – предполагал Пестриков.

– С просьбой какой или с новостями пожаловал? – бросил Плешев, не отрываясь от бумаг и продолжая перекладывать листы и что-то помечая карандашом в раскрытой книге.

– Так зашёл, Федот Степанович.

– Проходи, в ногах правды нет, – Плешев, не отрываясь от дел, показал на стул у печки. – Чего нового народ-то гутарит?

– Да так, после последней забастовки шуршат, как мыши в вениках.

– Да уж заводил-то угомонили накрепко.