Тигр, светло горящий

Два раза в неделю по вечерам Томас отправлялся выпить в «Пять колоколов», по воскресеньям ходил в церковь, а раз в месяц ездил в Дорчестер. Он никогда не видел моря, до которого было двенадцать миль, и никогда не проявлял ни малейшего желания (выказываемого иногда другими посетителями паба) увидеть какие-нибудь соборы, находящиеся всего в нескольких днях пути от Пидлтрентхайда — в Уэллсе, Солсбери или Уинчестере, или съездить в Пул, Бристоль или Лондон. Приезжая в Дорчестер, Томас занимался своими делами: принимал заказы на стулья, покупал дерево и снова возвращался домой. Он предпочитал возвратиться поздно, чем остаться на каком-нибудь постоялом дворе Дорчестера и пропить заработанное. Последнее казалось ему куда как опаснее, чем темень дорог. Он был добродушный человек, его голоса в пабе было почти не слышно, и большой мир мало интересовал Томаса. Больше всего в жизни он любил обтачивать ножки стульев на своем токарном станке, сосредоточиваться на какой-нибудь маленькой канавке или изгибе. Временами он даже забывал, что делает стул, приходя в восторг от текстуры, рисунка или цвета дерева.

Так он жил, так думал жить и дальше, но вот в феврале 1792 года конная труппа Филипа Астлея остановилась на пару дней в Дорчестере, что случилось всего через две недели после падения Томми с грушевого дерева. Часть цирка Астлея после зимы, проведенной в Дублине и Ливерпуле, на пути в Лондон давала представления в городах Западного побережья. Хотя их гастроли широко рекламировались — повсюду висели плакаты и афиши, а в «Вестерн флайинг пост» печатались объявления, извещавшие о представлениях, — Томас Келлавей, приехав в очередной раз в город, не знал о том, что туда заявился цирк. Томас доставил заказчику комплект из восьми виндзорских стульев с высокой спинкой. В телеге с ним был его сын Джем, который учился мастерству мебельщика, как и он сам в свое время учился у отца.

Джем помог выгрузить стулья из телеги и наблюдал за общением с заказчиком. Это было своего рода мастерство, требовавшее сложного сочетания почтительности и уверенности, так необходимых для дела.

— Па, — спросил он, когда сделка была совершена и Томас Келлавей положил в карман лишнюю крону, добавленную довольным заказчиком, — а мы можем поехать посмотреть море?

С холма к югу от Дорчестера можно было увидеть море, находившееся оттуда в пяти милях. Джем уже несколько раз любовался этим зрелищем и надеялся когда-нибудь добраться и до самого моря. Бродя в полях под Пидл-Вэлли, он частенько поглядывал на юг, представляя, что многоступенчатые холмы вдруг каким-то чудесным образом раздвинутся и на мгновение перед ним засветится синяя кромка воды, ведущая ко всему остальному миру.

— Нет, сынок, нам нужно торопиться домой, — автоматически ответил Томас, но, увидев изменившееся лицо Джема, будто вдруг затянутое занавеской окно, пожалел о сказанном.

Это напомнило ему о том коротком периоде в жизни, когда он тоже хотел видеть и делать что-то новое, оторваться от заведенного порядка вещей. Но вскоре возраст и чувство ответственности вернули его с небес на землю, и он смирился с необходимостью жить тихой жизнью в Пидле. Джем, без всяких сомнений, со временем тоже смирится с этим. В этом-то и состояла суть взросления. Но сейчас Томас проникся к сыну сочувствием.

Он больше ничего не сказал. Но, проезжая лугом у речушки Фром на окраине города, где было возведено деревянное сооружение с полотняной крышей, они с Джемом увидели жонглеров факелами у дороги, заманивавших зрителей. Тогда Томас нащупал лишнюю крону в своем кармане и свернул в поле. Ничего более непредсказуемого он еще не совершал в своей жизни, и на несколько мгновений из него словно вынули какой-то стержень, будто тонкий ледок, затянувший поверхность пруда, треснул по весне.

Они с Джемом вернулись домой поздно вечером с рассказами об увиденном представлении, а потом — и о разговоре с самим Филипом Астлеем. И пусть Томасу было нелегко смотреть в полные горького упрека глаза жены, осуждающие его за то, что он позволил себе развлекаться, когда еще свежа была могила их сына, но он сказал Анне:

— Он предложил мне работу. В Лондоне. Новая жизнь. Вдали от…

Он не закончил. В этом не было нужды: оба думали о холмике на кладбище Пидлтрентхайда.

К его удивлению — потому что сам-то он не отнесся к этому предложению серьезно, — Анна Келлавей посмотрела ему прямо в глаза и кивнула:

— Хорошо. Пусть будет Лондон.

Глава третья