Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова

— Зачем мне это? — буркнул Сохатый. — И без того грехов хватает. В общем, во второй половине дня это было. Ну да, я как раз с обеда вернулся. А тут на склад Семен прибегает, Кургузый, значит. Вызвал меня и говорит: так, мол, и так, засек его Маринкин муженек, который парашютистом работает. Мол, этот самый Шаманин егo по ножу узнал, который в землянке сгоревшей остался. А сам с похмелья, вида страшенного, морда опухшая, да и ручонки трясутся так, что не приведи Господь. Короче, выпалил все это мне да и спрашивает, что теперича ему делать. Боится, мол, что Маринкин муженек его в милицию сдаст.

— Та-ак, — протянул Грязнов, — это уже интересно. И что же дальше?

— Ну я, честно говоря, и сам перетрухал малость, — расколется ведь гад на первом же допросе. Однако, как мог, успокоил и приказал, чтобы домой шел и глаза не показывал, пока я не приду. А сам в это время к Макарычу. Рассказал ему все как есть, думал даже, что он этого гаденыша изничтожит тут же, однако он даже материться не стал. Почесал в затылке да и говорит: «Утро вечера мудренее, так что не будем пока спешить. Но своему козлу скажи, чтобы ноги его в Стожарах не было. Я сейчас возьму билет до Хабаровска, отнесешь ему и прикажешь, чтобы весточку оттуда дал. А чтобы не бедствовать по первому времени, десять штук ему сунешь». Так я и сделал. Отнес этому козлу деньги с билетом, наказал по какому телефону позвонить или пару строк черкануть на крайний случай и тут же домой пошел. А утром слышу…

Сохатый скривился, словно от зубной боли, просяще посмотрел на хозяина кабинета:

— Можно я еще закурю?

Дрожащими пальцами достал сигарету, сломал одну спичку, другую, в конце концов все-таки прикурил и, глубоко затянувшись, тяжело, с хрипом закашлялся.

Покосившись на Грязнова, Мотченко хотел уж было рявкнуть на него, чтобы продолжал свою исповедь, однако Вячеслав Иванович не торопился. В нем словно проснулся тот знаменитый на всю Москву сыщик и мастер допросов Грязнов, который внутренне чувствовал, когда надо нажимать, а когда послабление дать подследственному. Как говорится, все мы люди, все человеки, и ничто человеческое нам не чуждо.

Затянувшись еще несколько раз и аккуратно затушив оставшийся «бычок» о широченную мозолистую ладонь, Сохатый столь же аккуратно положил его обратно в пачку и уже более спокойно продолжил:

— Ну а утром слышу разговор на станции: парня, мол, какого-то застрелили. А другого ранили. Я-то поначалу даже не придал этому никакого значения, мало ли что по пьяни случается, как вдруг узнаю, что убитый — тот самый парашютист, который девчонку у Кургузого увел. Честно скажу, испугался. Думал, его работа. Нажрался на те деньги, что я ему дал… Однако мужиков на станции порасспросил, и те сказали, что видели, как Кургузого в вагон загружали, а Васяня, это грузчик из магазина, провожал его. Расспросил аккуратно Вася-ню, — так и есть, уехал Семен. Так кто же, думаю, парашютиста того?.. Бросился к Макарычу. А тот такое рыло скорчил, будто вообще об этом знать ничего не знает. Я у него и спрашиваю: «Может, мужиков-то наших снять с реки? А он мне: «Зачем? Кто-то это дерьмо пришил, а мы-то здесь при чем? Пусть рыбалят». Ну я и успокоился. Действительно, мы-то здесь при чем? Тем более что стреляли не в него одного, но и в этого парня, командированного. Ну а тут позвал меня как-то к себе Макарыч да и говорит: «Замазаны мы с тобой, Петро, по самые яйца. Так что надо выкарабкиваться. Свезешь, — говорит, — этот ствол Кургузому да спрячешь у него понадежнее, но так, чтобы он не прознал про это». И добавляет: «Делай, что приказано, иначе свистеть нам с тобой на всю катушку».

Сохатый замолчал и, словно спущенный баллон, понуро сидел на стуле, ожидая своей участи. Судя по его состоянию, он выложил все, что знал, и допрашивать его дальше уже не имело смысла.

— Ясно, — подытожил услышанное Грязнов и покосился краем глаза на майора. Мол, командуй, все-таки ты здесь хозяин, тебе и дела вершить.

Мотченко понял его правильно. Достал из стола стопку чистой бумаги, шариковую ручку, положил все это на край стола.

— Значит, так, Губченков. Сейчас тебя определят в соседний кабинет и опишешь все, что здесь рассказал. И вот что еще: постарайся вспомнить каждую фамилию, имя или погоняло, которое упоминал твой Макарыч.

Понуро кивнув, Сохатый покосился на Грязнова и поднялся со стула, привычно заложив руки за спину…

— Ну что скажешь, Афанасий Гаврилыч? — произнес Грязнов, когда Сохатый скрылся за дверью.

Мотченко долго молчал, постукивая костяшками пальцев по столу, наконец перевел взгляд на Грязнова и без особого энтузиазма в голосе пробурчал:

— Свежо предание…

— Чего так?

— Будто сам не понимаешь.

— И все же?

— Да понимаешь ли, смысла не было Шкворню идти на такое преступление. Я имею в виду убийство Шаманина и москвича…

— Считай, что два убийства, — поправил его Грязнов. — То, что Кричевский остался жив, совершенная случайность. Стреляли не в плечо и не в ногу, а в голову.