Тихая ночь

Мари-Луиз кивнула, заставила себя глубоко вдохнуть и почувствовала, как туман перед глазами опять собирается в четкий фокус.

— Да. Спасибо. Здесь душно. Прошу прощения. — Она помотала головой, чтобы мысли прояснились, и неубедительно улыбнулась. — Извините.

— Тут не за что извиняться. — В голосе Виктора слышалась тревога. — Вот. Выпейте воды.

Мари-Луиз с благодарностью отпила из стакана и взяла предложенную сигарету. Успокаивающее действие никотина разлилось по телу.

— Порядок?

Она кивнула Виктору. Он откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на нее.

— Полагаю, пистолеты и бомбы можно оставить другим, согласны? — Он улыбался. — Вам необязательно кого-то убивать, есть множество других способов нам помочь. Серьезно. Вам от этого легче?

Мари-Луиз закивала и шумно сглотнула.

— Хорошо. Тогда начнем.

13

Холодные весенние дожди, которые лили в конце апреля, отошли вместе с нарциссами, и с приближением мая скороспелое лето расстелило на полях первый травяной ковер, мерцавший в разводах пыльцы. Ставни распахнулись, и комнаты, которые зимой стояли сырыми и заплесневевшими, заливал солнечный свет. Город вывернулся наизнанку, высыпал на улицы, чтобы лучше впитывать тепло после долгого прозябания в сумраке. Старушки рассаживались в креслах по диагонали к улице и беззубо сплетничали о делах молодежи. Соседи, общение которых обычно ограничивалось вежливыми кивками, стояли, привалившись к дверным косякам, и обменивались историями, подставляя солнцу плечи, всего несколько недель назад сутулившиеся от пронзительных зимних ветров.

В укрытии прихожей и лестницы планировалась поездка в Париж. Дважды заговорщики слышали, как Мишель Анси приближается к дому со стороны черного хода, и, ни слова не говоря, поворачивались и расходились в разные стороны: та, что на лестнице — в спальню, тот, что на стуле — в гостиную. В этом было что-то ребяческое, и после они хихикали, точно сорванцы, которым удалось благополучно избежать наказания.

Париж был детской мечтой Мари-Луиз, заманчивой, но вместе с тем пугающей. Ей хотелось избавиться от провинциальности своего воспитания, но врожденная застенчивость мешала ухватиться за альтернативу. В предстоящем визите крылась такая же дихотомия. Мари-Луиз хотела окунуться с этим мужчиной в Париж своего воображения, но знала, что это может повлечь — нет, обязательно повлечет за собой другие открытия, которых она жаждала и одновременно страшилась. Ей всегда представлялось, что такие сомнения — удел несчастных в браке, что к измене приходят дорогой печали и неудовлетворенности. Она же не сомневалась, что счастлива с мужем — нисколько не сомневалась. Жером был удивительным мужчиной и проделал с ней путь от робкой невинности до обоюдного удовлетворения. Он бывал вспыльчивым и сердитым, но в балансовой ведомости, которую Мари-Луиз мысленно составляла, это не могло числиться наказуемым проступком. Так почему она оказалась в такой ситуации, почему смотрит на другого мужчину? Приходилось заключить, что причина только в нем самом. Абсолютно по-другому, но Адам тоже удивлял и притягивал ее, ценил и лелеял в ней лучшие женственные черты. В отличие от Жерома, он распространял вокруг себя ауру спокойствия, которая позволяла расслабиться, давала передышку от сложных мыслительных процессов, так часто изнурявших Мари-Луиз. Дух состязания был в нем не настолько силен, как в Жероме — Адам не хуже и не лучше, он просто другой. Именно эта неспособность установить между двумя мужчинами качественный разрыв так волновала Мари-Луиз: подобный разрыв мог бы оправдать ее терзания и фантазии. Напрашивался вывод, что она любит обоих, и каждого — за его достоинства, но такая дедукция не смягчала чувства вины, от которого она ворочалась в короткие ночные часы.

Вопреки душевному конфликту Мари-Луиз скоро оказалась в поезде, который шел на юг, в Париж. В окно вагона, широко открытое из-за ранней жары, залетали хлопья золы и запах паровичного угля. Дверь в коридор приоткрыли, позволяя разгуливать сквозняку.

Два немецких солдата стояли снаружи, курили и тайком поглядывали на Мари-Луиз. Напротив сидела женщина с ребенком. Разговор зашел в тупик, и они смотрели в окно на проплывающие мимо низины Северной Франции, которые время от времени скрывал завиток дыма от пыхтящего локомотива.

В древнем вагоне, какие выпускали еще на стыке веков, была какая-то раздражающая затхлость, но в то же время он навевал воспоминания о детских путешествиях в Онфлер, к бабушке, в доме у которой были плотно закрыты окна, пахло кожей и старостью.