Тихая ночь

— Папа сказал бы то же самое, бабушка; и мама, будь она жива. Но и Адам, и Жером возразили бы, что мы оказались в таком положении, потому что все вокруг чересчур уверены в своей правоте. Взгляни на коммунистов. Кто сравнится с ними в уверенности? Может быть, отец Пьер? Или Гитлер? Повсюду убежденность, уверенность. А ведь наверняка можно сказать только то, что все они не могут быть правы одновременно.

— Отец Пьер… нет… только не он… он глупец… хороший человек, но глупый. Нет. Отец Винсент — иезуит — сказал бы, что эти разговоры от лукавого. Разговоры, которые легко вести. Якобы все относительно. Все мы падшие и все живем в грехе, и то, что ты сделала, грех, что бы ты ни говорила. Твоя любовь к мужу правильна и освящена Церковью, а любовь к тому, другому мужчине — это измена. Все очень просто. Не надо делать из простого сложное, дитя мое. Мы все грешим — такова наша природа. Мы можем получить прощение — для этого нам дана исповедь и евхаристия. Но есть добро и зло — абсолютные понятия, точные, если тебе угодно.

Изабелле все больше и больше нравилась эта тема. Распалившись, она начала расплескивать сидр с крошками по обсиженному птицами стеганому одеялу. Сделав паузу, чтобы собраться с мыслями, она отмахнулась от длиннохвостого попугая, который пытался утащить у нее из рук хлеб.

— Вы правы, бабушка. У некоторых людей есть незыблемые убеждения. Возможно, ваши слова верны. Но меня так обступили эти точности, что я буквально схожу от них с ума. Они меня подавляют. Я чувствую себя виноватой в том, что сделала Жерому, папе и вам. Но чувствую ли я, что Адам был плохим и что наша дружба — глубоко искренняя, близкая дружба — это зло, а этот ребенок — проклятье? Нет… нет и еще раз нет. Может быть, это дорога в ад. Может быть. Но я думаю, что внутри каждого из нас есть моральный гироскоп, который помогает нам держаться прямо. Отец Пьер мог бы сказать, что существуют только абсолютные истины — но я просто не верю ему. Да и как может быть иначе, если то, что я знаю сердцем, и то, что вижу собственными глазами, говорит «нет»? Он хороший человек; но ни он, ни вы, ни Папа Римский, ни я не можем знать всего. Мы всего лишь люди, которые делают то, что в их силах.

— Вот именно, милая, вот именно. Мы люди; падшие ангелы. Поэтому верны и достойны не понятия кого-то из людей, а непреходящие учения Церкви, и только на них мы должны строить свою жизнь.

— Однако они тоже принадлежат людям, не так ли? Их толкуют и переписывают кардиналы и священники.

— Но они дарованы Святым Духом; это объясненные и развернутые речения Христа: слово Божье.

Мари-Луиз покачала головой.

— Значит, если Церковь считает, что еретиков нужно сжигать заживо, ведьм изводить пытками, а евреев подвергать преследованиям, то это правильно? Вы бы сделали это, если бы вам велел отец Пьер или отец Винсент? Разумеется, нет! У вас есть собственный гироскоп — и у меня, и у всех остальных.

— Это было давно, в другую эпоху. Тогда действительно считали, что тело еретика нужно сжечь, чтобы спасти от огня его бессмертную душу. Возможно, они были правы. Мы этого не знаем — и не узнаем, пока не окажемся в деснице у Господа или в аду — с ними или без них. Ведьмы? Они жили в те времена, когда почти ничего не умели объяснить. Теперь наука — дар Божий — дает нам ответы на вопросы, и напуганным людям не нужно обвинять странных пожилых дам вроде меня во всем, что внушает им страх. Были ли папы римские из рода Борджиа плохими людьми? Конечно, были. Но это не значит, что учение Христа неверно. Просто люди не расслышали его или вовсе не желали к нему прислушиваться. Не забывай, что на каждого человека, который сжигал еретиков, был свой святой Франциск.

Пожилая леди принялась шумно жевать пропитанный сидром мякиш и задумчиво разглядывать внучку, которая, сосредоточенно нахмурив лоб, смотрела на огонь и наматывала волосы на палец. Несколько секунд обе молчали. Мари-Луиз убрала свой бокал сидра на приставной столик и вгляделась в горящие угли, боровшиеся с алебастровым холодом царившей снаружи зимы.

— На каждого человека, который сжигал еретиков, был свой святой Франциск? Не такова ли картина человеческой природы? На каждого Берию — свой коммунист-идеалист; на каждого Гиммлера — ласковый мальчик, который любит свою страну. Не волнуйся, бабушка, я не атеистка. Но и не Торквемада. Я думаю, что чувствую Бога вокруг себя — только иногда за шумом Его бывает плохо слышно. Но шум не плохой, а хороший, в том-то и проблема: на фоне плохого шума Он бы только выступил рельефнее, был бы лучше заметен. Именно из-за хорошего шума — мягкого атеизма, агностицизма святого Франциска — его трудно разглядеть. Я просто не знаю. В этом моя проблема — в незнании.

— Значит, тебе надо молиться, милая, молиться о благодати веры. Это дар.

— Но что, если он не дается?

— Просто молись об этом. Это все, что ты можешь сделать.

— Но кому? Мне нужна вера; а чтобы обрести веру, я должна молиться кому-то, сомневаясь, слышат ли меня и существует ли вообще тот, к кому я обращаюсь. И долго ли мне придется вымаливать веру?