Читаем Тихая ночь полностью

МАТЬ. Нет. Это у Кэте Гебель была кровь. Хотя про нее никогда точно не скажешь. Она беспрестанно плетет невесть что. Мне даже иногда кажется, что никакой крови у нее и не было, ей лишь бы привлечь внимание. Здесь каждый хвастает своими болезнями. Но я любого насквозь вижу. Нет, у меня был приступ головокружения. И знаешь из-за чего? Из-за того, что пропала зубная щетка. Я ее захватила с собой в душ на нашем этаже и поставила там на подоконник. Такая голубая, с белой ручкой. Вместе со стаканом и пастой, и всем остальным. И тут мне понадобилось вернуться в комнату, я забыла купальную шапочку. Лемке очень за этим следит. Он говорит: чтобы в стоке не было волос. Так вот - я возвращаюсь, а щетки нет. Паста, стакан - все на месте. Пропала только щетка. Голубая, с белой ручкой. Вот тогда у меня и случился приступ головокружения.

ВЕРНЕР. Приступ головокружения...

МАТЬ. Приступ головокружения.

ВЕРНЕР. Значит, то был приступ головокружения. А почему не было крови?

Пауза.

МАТЬ. Я еще всех вас переживу.

Пауза. Вернер надевает пальто.

Что такое? Мы уже едем?

ВЕРНЕР. Я уже еду.

МАТЬ. Вернер!.. Вы все пришли на свет из моего тела. И ты, и Руди, и Карли, и Инга, и Мaузи.

ВЕРНЕР. Ну и что?

МАТЬ. Я только хотела напомнить тебе об этом, дитя мое.

ВЕРНЕР. А еще я хорошо помню, как ты умеешь говорить гадости.

МАТЬ. Не уходи.

ВЕРНЕР. Боже мой, у меня голова буквально лопается от забот, а ты болтаешь и болтаешь...

МАТЬ. Забот? Ты только сам не придумывай себе заботы, дитя мое. Мы всегда были честными людьми. Честными и трудолюбивыми. Отец все еще орудовал молотом, когда ему было почти семьдесят пять. А по вторникам еще эта масса свиней... (Пауза.) И ты постоянно крутился возле отца. Никакой силой нельзя было дозваться тебя к обеду...

ВЕРНЕР. Да-да. И то, что я из деревни, тоже принесло свою выгоду.

МАТЬ. Ты так считаешь?

ВЕРНЕР. Ведь моя домашняя колбаса - это был просто шлягер.

МАТЬ. Господи, весь мир сошел с ума. А ты ходишь без шарфа.

ВЕРНЕР. На первых порах все, что я вложил, оказалось чистейшим убытком. Но зато, когда я расширил мою розничную сеть, колеса, наконец, закрутились. Вот только на Юге... там этот Губер расселся... Что ты там роешься?

МАТЬ. Смотрю, где твой черный шарф. За тобой, что, некому присмотреть?

ВЕРНЕР. Дома. Где же еще? С этим Губером мне еще придется крепко разобраться. Особенно теперь, когда многое зависит от теле-рекламы.

МАТЬ. Неужели снова что-нибудь покажут?

ВЕРНЕР. Да, по местной теле-сети.

МАТЬ. И здесь тоже?

ВЕРНЕР. Тоже.

МАТЬ. Как чудесно: снова будет про тебя. Мы тогда с таким удовольствием смотрели про итальянскую колбасу. Даже Лемке уселся перед телевизором. Все просто не могли оторваться. А я говорю: "Это мой Верни. Эту итальянскую колбасу делает мой старший". А как чудесно пели дети. В самом начале, когда колбаса еще была теленком. Я потом всех угостила пивом. А дед Пекарский получил рюмку ликера. Это был великий день, Вернер.

ВЕРНЕР. Да уж, реклама тогда попала в точку. Потом мне только оставалось без суеты сливки снимать. Абсолютный шлягер.

Пауза. Хор.

Завтра я пришлю вам двадцать банок кровяной по четыре марки... И десять банок деревенской ливерной по четыре пятьдесят. К празднику, бесплатно.

МАТЬ. Что? Ты серьезно?

ВЕРНЕР. А-а... подумаешь, сто двадцать пять марок...

МАТЬ. Совсем как отец. У тебя его доброе сердце. Еще в семьдесят шесть - и с молотом. Пока с ним не случился удар. До глубокой старости. Подумать только - десять деревенской ливерной и двадцать кровяной. Они так будут рады.

ВЕРНЕР. А ты - нет?

МАТЬ. Я? Почему я? (Достает из шкафа свое пальто.) Сколько теперь у вас комнат для гостей?

ВЕРНЕР. Три.

МАТЬ. И как они получились? Там уютно?

ВЕРНЕР. Ильза очень старалась.

МАТЬ. Если бы она еще умела... (Дает ему пальто, чтобы он помог ей одеться.) Значит, мне больше не придется спать на старой тахте. Ты можешь помочь своей старой матери?

ВЕРНЕР (кладет пальто на кровать). Мама, к нам уже едут гости.

МАТЬ. К вам уже едут гости... ах, вот оно что...

ВЕРНЕР. Мои компаньоны, мама, друзья. Из Голландии и Франции. Хотят посмотреть, как празднуют Рождество по-немецки. Настоящее Рождество, со всеми фокусами. Ты ведь уже столько раз это видела. Шестьдесят восемь раз...

МАТЬ. Шестьдесят восемь раз...

ВЕРНЕР. Голландцы вкладывают в мое дело... ну-у... пятьдесят тысяч. А у француза уже внесено целых семьдесят.

МАТЬ. Ах ты плут! С иностранцами... Кто бы мог подумать, что ты так далеко пойдешь...

ВЕРНЕР. Отец не умел пользоваться своими шансами.

МАТЬ. Он был до мозга костей честным человеком.

ВЕРНЕР. Старое доброе время. Все они просто не хотели идти на риск.

МАТЬ. Да, они не хотели идти на риск... Все началось с сосисочного киоска в Альберсдорфе. Твоя была идея, хитрец. И вот теперь ты уже очутился в Голландии и во Франции... А я здесь...

Пауза. Хор.

Сколько им лет, этим людям, сынок?

ВЕРНЕР. Еще сравнительно молоды. А что?

МАТЬ. Так, ничего.

ВЕРНЕР. Вот только Хенк ван Менкс, ему за шестьдесят.

МАТЬ. Хенк ван Менкс?.. Тогда уж лучше Пекарский.

Пауза.

Я бы помогала Ильзе на кухне.

Надевает пальто.

ВЕРНЕР. Ну вот что, мама, выслушай меня, наконец.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Классическая проза / Проза