Тихие воды

В три часа тридцать шесть минут и сорок секунд пополудни Майя внезапно пришла в себя. Она бредила. Арфова, который пытался прорваться к ней в палату и преуспел – кричал, хватал жену за руки и плакал как ребенок, – силой вывели. Люди в сером зашли следом за ним в соседнюю пустовавшую палату и долго расспрашивали его о вчерашнем вечере, ночи, сегодняшнем утре. Спросили и Аду, но так аккуратно, что ей даже не пришлось изворачиваться и врать насчет того, где она ночевала. Она смотрела на людей, одетых в серое и как-то отстраненно размышляла о причине их тактичности – знают ли они о Германе или уверены, что она спала с Сайровским? Чьи они теперь, кому служат? Кого от кого охраняют? Спросили ее и о том, нет ли у не врагов, и она удивилась – причем здесь ее враги, когда Майя умирает в палате интенсивной терапии, а потом сообразила, и рассмеялась. У нее могла быть тысяча врагов и ни одного, в этом свихнувшемся мире она ничего не могла знать наверняка. Она не испугалась, только подумала – «это возможно, Майя ведь была актрисой и у нее были годы, чтобы изучить меня, лучшее нее никто не мог притвориться мной» – и что если убить хотели Аду Фрейн, а вовсе на Майю Арфову? «Какая ирония, – она подумала, – ты даже умираешь моей тенью, Майя, Майя, ты даже своего собственного убийцу не заслужила», и это не наполняло торжеством, как случилось бы прежде, а заставляло только горько улыбаться.

В четыре часа двадцать шесть минут пять секунд, в понедельник, двенадцатого июня две тысячи восемьдесят четвертого года Майи Арфовой не стало. А потом секундная стрелка на больших больничных часах, висевших у дверей уже не ее палаты, сдвинулась с места, и пошла шестая секунда двадцать седьмой минуты пятого часа, и земля продолжила вертеться.

***

В больничном дворе, который за эту пару часов будто стал ей вторым домом, Ада снова курила, рассматривая больных и выздоравливающих, прогуливавшихся по цветущим аллеям в больничных пижамах и куртках. День оказался очень теплым – не чета вчерашнему вечеру, когда отчего-то резко похолодало. Утренний дождь тоже не испортил погоды, и солнце сияло, обещая, что это навсегда – но Ада знала, врет. Погода в Столице отличалась непредсказуемостью и скверным характером.

Зазвонил телефон, и она ответила. Ян Сайровский знал о ее недомоганиях, но новость об утрате, которая ее постигла, не могла его оставить равнодушным. Не окажет ли Ада Фрейн ему честь, не составит ли ему компанию для послеполуденного чая? «Файфоклок», была такая традиция в одной из частей Объединенной Евразии, но очень-очень давно, а ему нравится, и он, когда позволяет его график, не отказывает себе в этой слабости. Времени у него немного, но она, вероятно, ничего не ела с самого утра – и ей сейчас, наверняка, нужна поддержка искреннего друга, и к тому же ему есть, о чем с ней поговорить. Это было даже слишком много поводов для встречи, Ада подумала, он мог бы ей, как Герману вчера, приказать «к ноге», разве она смогла бы отказаться? С другой стороны, эта озабоченность ее здоровьем, ее рационом – в этом было даже что-то трогательное. Так о ней Дима заботился, и ей это нравилось, пока не затошнило от ощущения затхлости, которое он привносил в ее жизнь. Дима. Будто знал, что Сайровский позвонит ей, пригласит на встречу и придется бросить Арфова одного – но поехать стоило, Илья бы этого хотел, она была уверена, Илья бы ее похвалил. А Дима… что ж, сам вызвался приглядеть за ее внезапно овдовевшим агентом. Она надеялась, что у жениха хватит интуиции отвезти Илью не домой, где все будет напоминать об утрате, хватит такта осторожно его напоить, хватит чуткости поговорить по-мужски. Но не была уверена, Дима, если вдуматься, оставался для нее задачей, которую ей скучно было решать – он иногда казался невероятно глупым, а потом вдруг выдавал такие вспышки прозрения, вот как со звонком нового президента, например.

Она согласилась, обновила макияж в больничном туалете, оглядела себя критически – выглядела превосходно, хотя вышла из дому, кажется, миллион лет назад, но время в ее черной дыре шло непривычно, не так как всегда, и оставалось только смириться с этим новым чувством – словно она живет быстрее, чем весь остальной мир. Машина прибыла через пять минут, а еще через десять она уже сидела в небольшой кофейне в центре города, откуда как-то подозрительно быстро исчезли все посетители. Лучше бы они остались, лучше бы хоть кто-то был здесь, кроме нее, этого старика и серых теней, застывших у каждого входа, но не она заказывала музыку, не она диктовала условия, и оставалось только надеяться, что Сайровский джентльмен не только на словах. «Джентльмен» – еще одно устаревшее слово, слово отжитых, никому не нужных веков, она надеялась, еще одна причуда президента, вроде розы в петлице, седой головы, вечернего чая.