Тихий гром. Книга четвертая

А вечером следующего дня, когда на город опустились черные осенние потемки с ленивым мелким дождем, вошел подпоручик с папкой в сопровождении охранника и объявил:

— Сейчас я буду выкликать фамилии. Всем названным с вещами становиться вот сюда, в проход. — Он развернул папку и, не отходя от двери, начал громко читать: — Богданов Иван, Гладков Федор, Галимов Ахмет, Деревянкин Кузьма… Косачев Ефим… Ковальский Яков…

Словно подстегнутый бичом, вскочил Ромка, захватив шинель и котомку. К новой фамилии он уже давно приучил себя в мыслях. Когда раненых привезли с вокзала на Меновой двор и впервые переписывали, назвался он Ковальским. В узком проходе теснилось уже человек сорок, поднятых с нар. А подпоручик продолжал читать. Потом он захлопнул папку и приказал охраннику:

— Считай на выходе! Должно быть шестьдесят два человека. — И крикнул арестантам: — Выходи все во двор! Не толкаться!

Считая выходящих, охранник толкал каждого прикладом в спину. Иные падали от удара. Получил свою порцию и Ромка, едва устояв на здоровой ноге. В темноте двора выстраивалась по четыре в ряд огромная колонна. Наверно, целый час еще гнулись под дождем, пока выстроилась колонна, и снова пересчитали всех. Потом ворота растворились, и масса людей, поворачивая к городу, попала почти в сплошную ограду охранников.

Чтобы не попадать им под руку, Роман с самого начала встал в середину ряда. На крайних то и дело кричали конвойные, лупили прикладами. Через полчаса, миновав мост через Уй, по Набережной улице и Харинскому переулку, мимо маслобойни Русяева, направились к мосту через Увельку. И всем стало ясно, что гонят их на вокзал. А по рядам понесся тревожный шепоток:

— Во второй поезд смерти попадаем, братцы.

6

Перед самым началом октября зарядило ненастье на целую неделю. Кончилось и солдатское благодушие. В продувных тесовых бараках постоянно гулял промозглый, холодный ветер. Ночью на голых нарах не было спасенья. Кое-кто загодя травы нарвал или сенца добыл, а то и циновку приглядел — под бок бросить. Но и это не помогало в холодной сырости.

Беда не приходит одна. Вскоре услышали, что в девятой роте сыпняк объявился, тиф. А хуже того, сообщили, что на завтра назначено принятие присяги. И к вечеру перед каждым бараком из коробов свалили по доброму вороху суконных солдатских погон, приказав пришить их к одежде. Как растревоженные ульи, дружно загудели бараки.

— Эт что же, совсем уж за дурачков нас почитают!

— Обмундирование не дают, а погоны надевать заставляют.

— До святок еще далеко, а из нас ряженых делают.

— Не пришивать, братцы!

— Ни один из нас не наденет погоны!

— Наши отцы и братья воевали против их, а нам опять их навешивают!

— Не наденем, и все тут!

— Ахмед, давай пристроим погоны тебе на бешмет! Ух, как Дутов будешь, важный!

Тесовые стенки бараков ничуть не приглушали того, что за ними делалось. А делалось всюду одно и то же. Во всем полку не нашлось ни одного человека, кто бы пришил погоны, выполняя приказ начальства.

Утром дождя не было, но небо хмурилось низкими тучами и дул холодный, пронизывающий ветер. Весь полк был построен возле бараков. Человек тридцать офицеров толпились в отдалении. Новенькие шинели застегнуты на них на все пуговицы. А самое главное, увидели новобранцы, что погоны у них за ночь с рукава перескочили на плечо и размером увеличились. Такие же стали, как при царе, и на том же месте.

От толпы офицеров отделились высокий, стройный капитан и маленький, черненький, как жучок, поручик. Приблизившись к строю, капитан громко спросил:

— Почему не соблюдена форма?

— А вы нам ее дали, форму-то! — выкрикнул кто-то из строя.

— Вам выданы погоны и приказано пришить их на имеющуюся одежду.

— Вы издеваетесь над нами! Потешный маскарад устроить хотите!

— Пущай они себе пришивают их все!

— Братцы! — послышался из рядов пронзительный, звенящий голос. — Перед нами — золотопогонники! Мы с кровью от них избавлялись, а они, вот они, снова! Долой погоны!!

Смешав строй, надвинулись новобранцы на двух офицеров. Те не отступили. Вперед выскочил Антон Русаков и, крикнув: «Поручик Лобов и теперь по царской власти тоскует!» — рванул с него новенькие погоны.

Новобранцы хлынули на них, сорвали погоны и с капитана, и он, согнувшись чуть не до земли, нырнул в еще редкую с этой стороны толпу, прошил ее навылет и бросился к группе офицеров.

А Лобов, сделавшись коленкоровым, несколько секунд таращил черные глаза на Антона и, ощерив мелкие зубки и дернувшись рукой к кобуре, взвизгнул:

— Петренко! Ты все еще жив, мразь вонючая! — И, ткнув револьвером Антону в грудь, выстрелил.

Поручик Лобов успел еще двоих уложить в упор, когда на него посыпались удары деревянными винтовками. У кого-то под рукой оказался красный каленый кирпич. И этот кирпич размозжил маленькую голову озверевшему поручику.

— Р-разойдись!!!

— Расходись! — кричали офицеры, стреляя вверх. — Разойдись по казармам!