Тихий гром. Книга четвертая

Сходила к ней под вечерок Берта, чем немало удивила хуторских обывателей, поскольку для выхода в хутор всегда принаряживалась она, надевала серьги и кольца, красила губы, румянилась и непременно брала с собою зонтик в любую погоду. А пройти-то надо было полхутора по своей стороне, по плотине выбраться на другую, миновать дворы Рослова Макара и Кирилла Дуранова, после того и бабкиного балагана достигнешь. Потому видели ее многие хуторяне, и всякий задавал себе вопрос: с какой это стати немка к старухе шастала, что за дела у нее там?

* * *

Пигаска согласилась без лишнего упрямства, но и не безвозмездно, разумеется. Не откладывая дела в долгий ящик, собралась она шустренько. Да ей и собираться-то нечего: умылась, конечно, кофту да платок почище надела — вот и все сборы. Пока дед ее, Куличок, табун хуторской пригонит да отужинает, у кого по очереди придется, Пигаска будет дома.

В просторной избе у Мастаковых — у Чулка, стало быть, — появилась она с громом, словно предупреждая о своем явлении: ковшик медный в сенцах уронила с кадки нарочно, ведро цинковое ногой двинула. Но избяную дверь отворила смиренно и, переступив порог, перекрестилась на образа, попутно на потолок поглядела и матку приметила.

— Здравствовать вам, люди добрые, — поклонилась хозяевам.

Сам Чулок, устроившись на низенькой сидушке возле печной лавки, чинил хомут. Агафья — тщедушная, тощая, как и Пигаска, только помоложе — катала рубелем холщовые рушники на столе.

— Здравствуешь, баушка, — поворотясь на сидушке и двинув кулаком клок непокорной темно-гнедой бороды, ответствовал Иван Корнилович, а сам подумал: «Зачем еще черти принесли старую?»

— Проходи, садись да скажись, с чем пожаловала, — пропела Агафья, не переставая двигать рубель.

Бабка же, проскочив мимо Агафьи, подхватила табуретку и, снова поглядев на потолок, поставила ее точно против матки. Уселась. Примолкла загадочно. Хозяйка догадываться начала: улыбка лицо ее тронула и рубель в руках затормозился.

— Сват не сват — добрый человек! — чуточку распевно повела речь Пигаска. — Нет ли у вас какой-нибудь, хоть завалящей, невестушки?

— Завалящих не держим, — сурово отвечал Чулок, но, догадавшись, для чего появилась бабка, смягчился и добавил с улыбкой: — Завалящих на назьмы вывозим, потом кизяки из их делаем.

— Для чего же тебе невеста, — весело спросила Агафья, — деда свого женить, что ль, собралась?

— Дык про нас уж какой разговор! — пригорюнилась на миг Пигаска. — Ключи у мине в кармане, а анбар сгорел… И двор у нас кольцом: три кола вбито, три хворостины завито, небом накрыто, светом огорожено… Ни сынка у мине, ни дочки, сижу как кулик на кочке.

— А какую тебе невесту-то надо, — поинтересовался Чулок, — победнее ли побогаче, рослую ли низенькую, умную ли, не шибко?

— Середненькую, — заторопилась Пигаска. — Не бедную, не богатую, не прямую, не горбатую, чтоб нос не шибко высоко несла да чтобы кланяться и работать не ленилась.

— Этакой-то, пожалуй, и не найдется, — усмехнулся Иван Корнилович.

— Дык, сказывают, у вас курочка есть, а у нас — петушок. Нельзя ли загнать их в один кутушок?

— Ты бы уж сказала, баушка, — полюбопытствовала Агафья, — что у тибе за петушок тама завелси.

— У-у, милая, король, козырный король да и только! А и где же ваши курочки-та?

— Вон с бахчей, кажись, приехали они, курочки наши, — глядя в окно, молвила Агафья. — Тебе какую поймать-то?

— Кланюшку, Кланюшку!

— Губа-то не дура у тибе, — заметил Чулок.

Бабка промолчала, а Агафья, оставив рубель, кинулась в сенцы, с порога крикнула во двор:

— Ты, Настя, лошадь отпряги да прибери все тута, а ты, Кланя, иди-ка в избу скорейши.

Опаленная зноем, разгоревшаяся, влетела Кланя в избу и, увидев Пигаску, резко затормозила у порога.

— Чего звали-то? — спросила она.

— Милая ты моя лебедушка, ненаглядная, — запела бабка, — сватать ведь я тебя пришла, родимая, в жизни твоей перемену сделать.

— За кого-о? — задохнулась Кланя, бледнея лицом.

— Пойдешь ты в богатый дом, в царские хоромы. За Миколку Кестерова…

— Не пойду-у!! — реванула Кланя и выскочила во двор.

— Сущая коза в сарафане, — обиженно пошамкала утянутыми губами Пигаска. — Слушать-то ничего не хочет, какая ведь! Сконфузилась, что ль то…

— Ничего, — успокоил ее Чулок, — обойдешь, огладишь, так и на строгого коня сядешь. Сконфузилась, дурочка… А Иван Федорович — хозяин крепкий. И культурный, все у его по науке. С таким как не породниться. Да Миколашка-то, сказывают, бирюком живет у их, и из гимназии будто бы его прогнали.

— Э-э, сказывают, — оживилась бабка, — сказывают, будто курочка бычка родила, поросеночек яичко снес, да кто ж видал того бычка? А Миколка — парень смире́нный да работящий. В грамоте, небось, не хуже отца понимает. Король и есть козырный. Какого ж вам еще надо?

— Так-то оно все та-ак, — чесал пятерней в затылке Чулок, — да не прошибиться бы в чем.

— В чем же тут прошибаться-то? — возмутилась бабка. — Семья в хуторе первейшая, поглядеть любо, да и с лица-то Миколашка прям патрет рисованый.

— А может, гладок, да, гадок, а другой и ряб, да божий раб, — проговорила, словно раздумывая, Агафья.