Тихий гром. Книга третья

— Натерпелась ты страху, матка, — сказал, он, криво усмехнувшись, — но теперь тебе не будет скучно: много молодых людей здесь оставляем.

— А когда б твоя мать оказалась на моем месте, чего ж бы она делала?! — обиделась Ядвига.

Офицер позвал всех солдат со двора, и они направились восвояси.

— Моя матка умерла бы со страху, — бросил на ходу переводчик. — Да и тебе, наверно, придется постирать бельишко.

— Не твое то дело, — грубо оборвала его бабка и двинулась за солдатами. — Стыдно молодому смеяться над старым человеком!

Но прошла она за ними лишь до конца тропинки и отстала, увидев на дальнем конце площадки, возле крайних сосен, бугры вывернутой красной глины. Там немцы, засучив рукава, копали большую могилу. А другие перетаскивали к ней убитых.

Воротилась Ядвига к своему опустевшему, неприютному домику, но делать ничего не могла. Из головы не уходили слова переводчика о том, что здесь останется много молодых людей. Присела на крылечко и стала соображать: либо имел он в виду, что похороненные тут останутся, либо новая команда жить будет. Ведь первые-то зачем-то ж приходили. А для чего убили они Ерему? Подозревали в чем или так, из озорства?

Много разных вопросов теснилось в бабкином уме. Просидела она тут не один час и, уронив голову на подставленные руки, задремала.

Проснулась от грохнувшего за прудом винтовочного залпа и не вдруг сообразила, что это заканчиваются похороны. А через час вся команда ушла, но не обратно в деревню, а по еле заметной дороге за дальний конец пруда.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

Каждый секундный размах маятника часов, подсчитали экономисты, стоит Англии 66 фунтов стерлингов (около 1000 руб.), час войны обходится 3 600 000 руб., а сутки — 86 400 000 руб. Это для Англии. А сколько для России, для Франции, Германии, Турции и прочих. Сколько же стоила  в с я  война? А ведь ценности, сжигаемые в этом пожаре, созданы теми же руками, что держат теперь винтовку…

О, если б хоть половина всех несчастных вдруг осознала свою роль в наполнении денежных мешков, она бы всю свою ненависть обрушила не на окопного врага, а на владельцев миллиардов и миллионов!

1

Горячий воздух, пропитанный неумолимым солнцем, затаенно висел над притихшей землей. Далеко где-то, за синеющей полосой соснового перелеска, за пустым полем, неровно перепаханным снарядами, за болотом и маленькой речкой, не раз переходившей из рук в руки, глухо и лениво рокотал артиллерийский гром, словно предвещал настоящую грозу.

А настоящей грозы давно не было ни в природе, ни на фронте. Осатанело бесконечное сидение в окопах. Все реже случались вылазки, но ежедневно и методично работала артиллерия, и казалось, что какое-то страшное чудище неустанно скрежещет зубами, принимая кровавую пищу точно по заведенному распорядку.

Тимофей Рушников, тот самый Тимка, что летом девятого года приведен был матерью в хутор Лебедевский, весною шестнадцатого мобилизован. Прямо с поля взяли, где с матерью вместе работал. В Троицке прошел первичную подготовку в двенадцатой маршевой роте. Всего три недели их поучили, да первая-то неделька ушла на зубрежку титулов и званий всего царского сословия. А потом — на фронт, под Ригу.

Все лето сидели в окопах. И долго щадила Тимофея шрапнель, но все-таки царапнула повыше локтя, нешибко. Десяток дней провалялся в полевом лазарете. Навещать его приходил Петренко, из их же разведкоманды солдат, командир отделения. Назначен был недавно, и звание присвоили ему, но урядницкие лычки все «забывал» пришить, и оставался солдатом.

Дня два последних не забегал Петренко в лазарет. Тимофей не ждал его и сегодня, но, попрощавшись после выписки с товарищами, вышел на крыльцо и носом к носу столкнулся со своим отделенным командиром.

— Х-хе, — опешил Петренко, — уже здоров, Тима!

— Здоров, — бодро ответил Тимофей. — Опять на войну под твою команду двигаюсь.

Было видно, что хотел что-то сказать Петренко и обопнулся, затормозил. Это уж привычка такая у него была: вроде бы замахнется сказать чего-то, да вдруг за мягонький темно-русый усик дернет себя, в затылке почешет и либо промолчит, либо сгородит чего-нибудь совсем не подходящее.

— Чего там у нас новенького? — спросил Тимофей, направляясь по двору к тропинке через сад.

— Да чего ж там новенькое может быть? — возразил Петренко, поглядывая на изуродованные снарядами деревья сада. — Сама война и та старой сделалась, как ведьма.

Тропинка провела их через заросли кустов и выбежала на поляну. Справа, шагах в тридцати, между деревьями и кустами забелелся свежий крест.

— Кому это честь такая? — удивился Петренко и круто повернул туда так, что толкнул Тимофея в больную руку. Тот поморщился. — Не дает забывать-то?

— Да поколь сказывается, как потревожишь.

— Ух ты! — воскликнул Петренко, выбравшись на новую поляну — Да тут целое кладбище возле лазарета-то появилось. Гляди ты, не то что в братской — надписи даже имеются.

Кресты были свеженькие, из тонких реек, и на всех одним почерком поперечины исписаны химическим карандашом, кое-где уже расплывшимся от дождя.