Тихий холм

- Правда? – спрашивает Хизер, но слова ей куклы уже не интересны. Страх растёт.

- Правда. Это чудесный город, Хиз... Лучше, чем ты можешь вообразить. Думаю, ты была бы счастлива, если попала туда. Почему бы тебе не попросить отца отвезти тебя в Тихий Холм? Он не откажется.

Хизер немного думает и качает головой.

- Нет. Папе это не понравится. Я точно знаю.

Мона вдруг начинает медленно подползать к ней, и Хизер прижимается к двери кабинки.

- Хиз. Я тебя прошу. Ты ведь меня любишь?

По правде говоря, глядя на Мону, Хизер уже сомневается в этом. Кукла уже не кукла, точнее, не совсем кукла. Её глаза до отвращения живые и влажные, они ни на секунду не останавливаются, всё время бегают из стороны в сторону. Прозрачные капли воды катятся по розовым щекам, как водопад. И когда Мона приоткрывает рот, Хизер видит там ярко-малиновый язык, раздваивающийся в конце. Это отнюдь не способствует спокойствию девочки. Она не догадывается открыть дверь и убежать, а сидит и до боли вдавливается спиной в дверцу.

- Хиз...

Отныне и до конца своих дней Хизер будет ненавидеть сокращение своего имени. Хизер, только Хизер. Никаких уменьшительно-ласкательных.

Мона упирается руками о синий бархат кресла и начинает переползать на водительское сиденье. Хизер близка к обмороку, она не может шевельнуть ни одним членом. Когда Мона поднимает к ней лицо, изъеденное нарывами цвета сырого мяса, дверца энергично открывается, и Хизер кубарем выкатывается наружу. Отец охает и успевает схватить её в охапку, прежде чем она достигает земли. Хизер переполняет безмерное облегчение.

- Осторожнее! Можешь себе что-нибудь повредить.

Отец не злится, просто укоряет, и ей становится стыдно. Она встаёт и поправляет юбочку. Отец нежно гладит её по голове, выказывая, что инцидент исчерпан.

- Великий Обед готов! Пойдём?..

- Да, папа! - Хизер сияет, она вспоминает про румяные шашлыки и всё плохое сминается в крошечную чёрную точку, теряет цвет и насыщенность. Вечером она уже не будет помнить о жутком случае внутри салона. Мона будет по-прежнему лежать в своей кроватке и безразлично смотреть на потолок, но Хизер больше никогда не заговорит со своей любимицей.