Тихий пост

- А так, - убежденно ответил старшина, с наслаждением фыркая под умывальником. - Сам же говоришь - северное сияние не нарисовать, красок таких нету.

- Ну точно не передашь, конечно, - согласился Генка, - а настроение передать можно.

- Ничего не получится. Можешь ты вот, к примеру, лес нарисовать? Ну стволы там нарисуешь. Это и ребятишки смогут, у меня вон братишки тоже малюют. А вот шум в вершинах сможешь нарисовать или птичье пение? А-а, вот то-то! - победно посмотрел Чупахин, хотя Генка не возражал. - А без птиц какой лес! Или вот степь. Перепелки: "Пить-попить! Пить-попить!" Днем. А вечером: "Спать пора, спать пора!" А без перепелок какая степь! Как цветы пахнут, как пчела жужжит, суслик свистит - это ты нарисуешь? Голоса их?

- Голоса, конечно, не передашь, а шум ветра передать можно.

- Это как же? Патефон сзади поставишь?

- Нет, без патефона. Вот есть такая картина художника Рылова, "Зеленый шум" называется. На ней березы под ветром нарисованы, и шум слышно.

- Ну это ты врешь, - усмехнулся Чупахин и стал с удовольствием окатывать ледяной водой из рукомойника свою бурую и жилистую шею.

- Нет, не вру.

- Значит, за картиной воздуходувка стоит.

- Нет, не стоит. Смотришь - и слышишь шум. Представить надо.

- Представить - это не то, - стоял на своем старшина. - Представить я все могу, даже что Костыря сутки слова не скажет. А вот ты нарисуй. Перепелка говорит: "Пить-попить". Или вечером сидишь у озера и слушаешь, как в камышах утка с выводком шепчется: "Шш-ш-ши, ххр-ш-и!" Это она знак подает. Сидите, мол, тихо. А они тоненько так ей: "Пи-пи-ипь, пи-пи-ипь". Сидим, мол, сидим. Или рыба играет. По воде хвостом "чмок!" - и круги! Увесисто так "чмок!". И опять тихо. Ворона каркнет - и тишина. Век бы так сидел и слушал. Вот нарисуй попробуй. Нет, не нарисовать, - убежденно заключил старшина и начал крепко растираться полотенцем. - Вот портрет какой - это верно, это можно нарисовать. У нас завклубом был до войны. Здорово рисовал. По клеткам с фотокарточки. Умрет кто - ему несут фото. Он раз-раз - и готово! Как живой покойник сидит. Ты умеешь портреты?

- Я природу больше, - ответил Генка.

- Большие деньги загребал.

- Кто? - не понял Генка.

- Ну кто. Завклубом. Несколько деревень обслуживал. А долго ли, раз-раз! - и портрет. Легкая работа, только руку набить надо. Озолотиться можно, если участковый или фининспектор не застукает. Так ты не умеешь портреты?

- Не пробовал.

- А ты спробуй. Меня вот нарисуй, - предложил Чупахин.

- Давай, - неожиданно согласился Лыткин.

- Идет, - обрадовался Чупахин. - Только я в парадное оденусь.

- Да не сейчас, потом когда-нибудь, - видя такую поспешность, сказал Генка.

- Почему потом? Вот вечером будет личное время и рисуй.

- Нет. Мне надо приглядеться к тебе, характер понять...

- Чего тебе мой характер! - удивился Чупахин. - Ты лицо рисуй - и все. Чтоб похож был.

- Нет, так нельзя.

- Почему нельзя? К фотографу вон приходишь, он не спрашивает, какой у тебя характер. Чик! - и готово!

- Там готово, а тут нет.

- Не хочешь - так и скажи. Характер ему надо, - ухмыльнулся Чупахин. - Будто ты меня не знаешь! Полгода вместе служим... Завтракать! - приказал старшина и пошел, недовольный, к столу.

В тот день по камбузу дежурил сам старшина. Кок он был отличный и в свое дежурство кормил ребят на славу. Костыря даже предлагал сделать Чупахина постоянным коком, а старшиною назначить Жохова, "великого немого". Двойная выгода была бы: во-первых, каждый день кормились бы вкусно и, во-вторых, не было бы слышно команд.

На этот раз Чупахин сварил на завтрак великолепную рисовую кашу. Костыря уплел тарелку и, попросив добавки, вдруг заявил:

- Если хочешь знать, тебя вообще рисовать нельзя.

- Это почему? - удивился Чупахин и даже перестал накладывать кашу в тарелку Костыри.

- Почему! А бородавка вон на носу. С бородавкой что за портрет!

- Без бородавки можно, - буркнул Чупахин.

Эта проклятая бородавка, прижившаяся на правой ноздре старшины, причиняла ему много неприятностей. Она все время была предметом матросских насмешек и подначек.

- А давай я ее сведу, - неожиданно предложил Костыря.

- Как? - покосился на него Чупахин.

- Раз плюнуть. Накладывай кашу-то, накладывай. Хорош, лишнего мне не надо. Ниткой суровой перетянуть - и все.

- Ври, - не поверил такому легкому избавлению старшина, но по голосу было слышно, что он колеблется.

- Забожусь, - постучал себя в грудь Костыря, поняв, что поймал старшину на удочку.

Все знали, что Чупахин тайно страдал от такого недостатка, вернее, излишества на носу, и теперь замерли, ожидая, какое еще коленце выкинет Костыря.

- Только нитка должна быть черной, а не белой, - на ходу придумывал Костыря. - С белой не получится. - И, секунду помыслив, добавил: Правда, ее нужно вокруг поста в зубах пронести. Три раза. Тогда получится.

- Я тебе пронесу! - пригрозил старшина и стал наливаться бурой краской.

- Как хочешь, - нарочито равнодушно пожал плечами Костыря и полез из-за стола. - Хотел доброе дело сделать, красоту навести. Спасибо за угощение. А что будет на обед?