Тихий пост

С великим трудом развели костер, угробив на это весь бензин зажигалки и документы немца.

Костер пылал жарко. Они отогревались и не верили в это: до того намерзлись под холодным ветром с моря. Ребята знали, что больше им костра не развести, нечем. И поэтому лезли чуть не в огонь — так хотелось нагреться и запастись теплом на будущее.

Генка задумчиво смотрел на огонь, тонкие брови его были высоко подняты, глаза отрешены, он был где-то там, в другом мире, наверное, дома. Виктор вспомнил, как приходил к ним домой Генка и они сидели с ним перед открытой печной дверцей и читали книги о путешествиях, о пятнадцатилетнем капитане, о сказочных тропических островах. За ставнями выл сибирский буран, а им было тепло и уютно.

Виктор вдруг подумал, что Чупахин тоже любил сидеть у огня, перед открытой дверцей печи, и это было единственное время, когда старшина отмякал, становился добрым и рассказывал о своих братишках…

— Как бы у него узнать, кто живой остался, а? — спросил Генка и мучительно наморщил лоб, вспоминая немецкие слова.

— Спроси, — предложил Виктор.

— А как?

— За что же у тебя «отлично» было по немецкому?

— За чтение.

— За чтение! — передразнил Виктор. — «Зер шлехт» тебе надо, а не «аусгецайхнет». С немцем не можешь поговорить.

— А сам-то ты не учил, что ли! — огрызнулся Генка.

— У меня «мительмейсики» были да «шлехты». А ты же отличник.

— Ну и что, — буркнул Генка и замолчал, угрюмо глядя на огонь.

Виктор подбросил веток, огонь вспыхнул, затрещал. Жар усилился, и еще приятнее стало греть лицо, руки, грудь.

— Сейчас бы Костыря ляпнул что-нибудь для смеха, — невесело улыбнулся Генка.

«Это точно, — подумал Виктор. — «Жоры, рубать компот, он жирный!» — орал, бывало, Мишка Костыря, когда дежурил по камбузу».

Как хорошо было на посту! Пенов с оттопыренными ушами, Жохов, пишущий сороковое письмо, этот же Генка, получающий у Чупахина вместо махорки сахар или сгущенное молоко, которое потом съедали все вместе.

А теперь они остались с Генкой вдвоем. И все из-за этих вот! Из-за них! И война из-за них, гадов!

— Ты вот за него заступаешься, — сказал Виктор, — а он сволочь, фашист! Видел карточку, как он там шагает? А кто наших ребят побил! Чупахина!

Генка оторвал взгляд от огня и какое-то время смотрел на Виктора, не понимая, о чем тот говорит.

— И брат — эсэсовец. Наверняка брат. Иначе чего бы он стал его таскать, — продолжал Виктор.

Немец интуитивно понял, о чем речь, и затравленно поглядывал то на Виктора, то на Генку.

— Не все же они такие, — со вздохом ответил Генка. Он с сожалением расстался со своими воспоминаниями. — Есть и у них люди.

— Люди! Какие они люди! — разозлился Виктор. — Убивают всех. В душегубках душат.

— Не все же они такие, — повторил Генка. — И хорошие есть.

— Хорошие! Не верю я этим хорошим. Чего они вечно воюют! Вспомни историю. Кто всегда войны начинал? Немцы! С самого Ледового побоища. Ты вот видел пленных: и у нас в Сибири, и под Ярославлем. Работают себе, дома строят, дороги ремонтируют. Кормят их, одевают, никто пальцем не трогает. А они? Жгут в печах, расстреливают, вешают. Ты вот за него заступаешься: пленный — нельзя. А он бы на тебя не посмотрел. Как Чупахина, как ребят! Разве это люди! А сколько народу они угнали в Германию, продают, покупают, как негров раньше. Людьми торгуют. Это — люди?

Генка открыл было рот, но Виктор не дал ему сказать.

— Какие это люди! Они не только против нас, они против всех людей, против всего мира идут. Высшая раса! Великая Германия! Как ты это объяснишь?

Генка что-то хотел сказать, но Виктор снова перебил его:

— Погоди! Опять заступаться будешь. Ты мне ответь: почему у них фашисты правят? Значит, чем-то хороши они для немцев.

— Не знаю, — буркнул Генка.

— Вот то-то! Все они заодно. Все одинаковые. И этот тоже. Кокнуть бы его, а мы нянчимся.