Тихий пост

Виктор помнил, как мальчишкой поплыли они на эти островки за облепихой. Росло ее там видимо-невидимо.

Вдвоем, сидя на веслах и работая изо всех сил, они с трудом преодолели быстрое течение реки и высадились на мысу среднего островка. Подтянули на галечник лодку, охладили в воде натертые до волдырей ладошки, посидели, отдышались и подались в гущу кустарника за ягодой.

Они наломали веток с желтой терпко-кислой ягодой, будто крупными брызгами сплошь облепившей кору, и долго обирали ее в ведра.

Когда оба ведра были полны, они решили вернуться к лодке, где лежали шанежки, которыми их снабдила Наталья Николаевна.

Друзья продрались сквозь заросли, вышли на плоский мыс, усеянный галечником, и оторопели: лодки на берегу не было.

Беспомощно и растерянно озираясь, они увидели ее вдалеке. Лодку крутило и несло течением прочь от острова.

— Теперь мы будем как Робинзоны, — беспечно усмехнулся Генка. — Будем загорать, пока нас не снимут. Давай обследуем остров, может, тут где-нибудь Пятница живет.

Генка тогда был беззаботно-весел. В общем-то, и действительно бояться было нечего: городок был виден, к вечеру должен был пройти мимо острова рейсовый пароходик, и бакенщик тоже к ночи поплывет зажигать огни на реке, так что кто-нибудь да снимет их. В этом они были уверены.

Полдня они лазали по острову, воображая себя Робинзонами и прикидывая, где ставить хижину, откуда высадятся людоеды и как они будут от них защищаться.

Друзья наткнулись на черемуху и, забравшись на дерево, уплетали за обе щеки сладкую черную ягоду. Наелись до того, что во рту все связало, а зубы и язык стали сине-черными, будто они пили чернила.

Потом купались, загорали, и день пролетел незаметно.

К вечеру они почувствовали голод, неплохо было бы умять те самые шанежки, которые уплыли вместе с лодкой. Они сидели на мысе, боясь проворонить рейсовый пароходик.

Уже на закате он показался из-за мыса, маленький, беленький, старенький. Друзья замахали, закричали. Но на пароходике их не поняли. Им с палубы ответно помахали пассажиры, и пароходик протащило течением мимо.

— Бестолковые, — досадливо сказал тогда Генка. — Так тут просидишь, пожалуй.

— Ничего, бакенщик снимет, — уверил Виктор.

Но бакенщика друзья прохлопали: он проплыл другой стороной острова.

Опустилась мгла на реку, потянуло знобкой свежестью. Друзьям стало не по себе. Они почувствовали одиночество и тревогу.

Сидели на берегу, прижавшись друг к другу, и дрожали от озноба и нервного напряжения.

В темноте с тихим шорохом неслась река, и казалось, остров проваливается куда-то в неизвестную и жуткую мглу. За спиной в кустах что-то шевелилось, потрескивало, и от этого по коже бежали мурашки.

— Волков тут нету? — шепотом спросил Генка.

— Нету, — хриплым от страха голосом ответил Виктор, а сам подумал: кто их знает, может, и есть. Почему бы им не переплыть реку, лоси вон переплывают.

Виктор сам видел однажды, как вышел из тайги огромный красавец лось и переплыл реку, только голова с ветвистыми рогами торчала над водой, и было похоже, будто куст несет половодьем.

— Чего им тут делать? — с надеждой в голосе опять сказал Генка.

— Кому? — не понял Виктор.

— Да волкам.

Среди ночи разыгралась гроза.

Раскаленные до белизны молнии длинно ударяли в реку, освещая стремительно несущиеся черные воды. Ветер безжалостно заламывал кустарник, стараясь вырвать его с корнем. Друзья еще теснен прижались друг к другу, и негде было спрятаться, нечем было укрыться.

Сухая гроза пронеслась, и обрушился ливень. Хлестало как из ведра. Ребята были мокры до нитки, и зуб на зуб не попадал.

Наконец все утихло, и стало светать. Из холодного серого тумана, как привидения, выплыли две лодки. На одной из них был Генкин отец…

Как смешны теперь все их тогдашние страхи. Они тогда и подумать не могли, что ждет их впереди, здесь, на Севере…

День кончался.

На западе сквозь пепельно-багровую мглу тускло сочился свет холодного косматого солнца. Море, прижатое низким небом, было плоско и враждебно.

Виктора снова охватило ощущение нереальности. Вроде бы это и не он здесь в тундре, а кто-то другой, а он только наблюдает за ним, даже не наблюдает, а просто смотрит в кино. Ибо как же так? Была жизнь: дом, школа, служба, друзья — и вдруг ничего! Только немец да он.

Почему он здесь, в тундре, с фашистом перед могилой Генки? Нет, это не может быть действительностью, это кошмарный сон. Он сейчас проснется. В детстве у него были такие сны, он кричал от ужаса, просыпался в холодном поту, подходила мать и ласково успокаивала, и он опять засыпал счастливым и спокойным.

Но сейчас кошмарный сон не проходил. Это была реальность. Это была правда. Это была его жизнь, пусть не настоящая (настоящая осталась там: дома, в школе, на посту), пусть временная, но жизнь. И он должен был жить ею.