Тильда

Я прополоскала ртом Белое море. Мысли обнялись со льдом, и теперь во мне живут северная нежность, северное детство, северное терпение. А стыд устремляется к югу, где желтком теплится солнце.

Мое счастье непрерывно и безраздельно. Осмелюсь произнести – без предела. Не миг. Константа. Капсула жизни. Солнце Мертвых Шмелева. Я не боюсь спугнуть его, признаваясь вслух. Я не боюсь исчерпать его. За тридцать три прожитых года не было ни минуты, когда оно отпускало бы меня. Как бы тяжело ни было…

журнал Cosmopolitan, октябрь 2007

Петербургский синдром

Сперва он не любил меня. Я не особо переживала, но сердце моторило с перебоями и воленс-ноленс приходила фраза: не любит, а жаль.

Потом все изменилось. Полюбил. Потребовалось семь лет изгнания, бесконечные гостиницы – как дурдомы, мои слезы – как кисель по щекам, мои аварии и полеты в космос «на слабо» (а потом вдруг полетела по-настоящему), перебежки из Москвы и, нескончаемо, обратно – в Петербург… А Петербург – как эмиграция: лето-зима-осень, лето-зима-осень, лето-осень-зима, и, наконец, мы стали вместе. Он поверил – и я имею право писать о нем, а если глубже – я уже имею право признаться ему в любви.

Для меня он разный.

Я не люблю: Выборгский район; район Финбана. Для меня это низина города, в которой мне неуютно и пресно. Броневичок деятеля коммунизма, разумеется, не спасает, а убивает вокзал, и это все по-большевистски очень примитивно и конкретно, сиречь – неинтересно.

Озерки завораживают. Никогда там не плавала. Хотела, но остерегаюсь (стоит ли верить русским водоемам?). Особый шарм имеет слово Коломяги. О них писал Бродский, а у меня там жил барабанщик Алик Потапкин и ни в какую не хотел уезжать из своей вотчины, имея в кулаке все сложившиеся с ней обстоятельства.

Я люблю Адмиралтейство. Это единственный архитектурный подвиг, который оставляет меня молодой, несмотря на количество прожитых лет. Мне нравится, что я никогда не смогу поцеловать кораблик на его шпиле, не говоря уже о том, что ни один курсантик из Адмиралтейства не станет моим мужем. Если помните, перед Адмиралтейством существует фонтан, как и перед Казанским собором. Так вот, я говорю о том, что у Казанского плавали все кому не лень, и я в том числе, и монетки швыряли, а в фонтане супротив Адмиралтейства я даже пальчик не помочила, не говоря уже о заплывах – магия места диктует свои права.

К Невскому отношусь странно. Для меня он слишком линеен. Даже когда его затыкают пробки, он не угнетает так, как все остальные улицы, на которых они присутствуют. По Невскому хорошо, когда с вокзала пехотинцем до Дома книги. А если каждый день, то скучно. И намеки на пешеходные зоны двусмысленны по-московски.

Кстати, вы знаете, что такое Грибонал? А Климат? А вот не знаете! Это сердце Невского, напротив Казанского собора, увидев который моя мама, схватив полотенце, поскакала через ступеньки креститься и стала набожна, и мне это передала. Спасибо. Помню еще свой приезд в Питер, уже после крещения, когда пришла на «Казань» и меня перед ней узнали. И была глубоко растрогана, когда на паперти обступили – за автографами, и каждая ступенька вниз давалась с большим трудом. До милостыни ли мне было в тот момент?

А как можно забыть Гуся? Вальрана? «Арт-Коллегию»? Галерею «Борей»? Ленинградский зоопарк? Как можно забыть жирафа, который на наших глазах родил маленького жирафенка – перед одним из последних акустических концертов в лектории ленинградского зоопарка? А как можно забыть постоянную дорогу домой к «Казани»? Без копейки в кармане, но с абсолютным счастьем за пазухой и выдохом традиционного зоопарковского напитка – грога? Никогда не смогу.

Самая изощренная публика – питерская. То ли это дань месту, то ли ненависть к российским перифериям, но факт остается фактом. Питерскую публику удержать невозможно. И мы с ней схожи в этом: меня никто еще не смог удержать. Есть ли в этом глубина? Не уверена. По прошествии лет позы перестают быть многозначительными, а морщины становятся все глубже. И вранье лейтмотивом обескураживает только того, кто врет. Иные не верят, как в сказке про мальчика и волков…

Особое состояние Питера – белые ночи. Не люблю. Люблю, когда ночью темно, а днем – солнце. И даже они перевернули этот чертов город. Магистрали запружены скейтбордистами, которые кружат вокруг Александрийского столпа, а на нем ангел с моим кольцом на пальце (в бытность существования в «Ночных Снайперах» Света Сурганова поднялась на этот столп и оставила там кольцо), по Невскому – пьяные толпы, в колодцах дворов – аммиак до неба, а мне хочется спать. А спать – не можется. Вот такая моя сказка о белых ночах.

Я люблю мосты и Неву. Этакие лиминальные пространства. На них большая ответственность, в них дерзновенная глубина и огромная невозможность жить долго.