Тильда

Я не в первый раз жалею, что веду радиопрограмму, а не программу в телевизоре. При том что в телевизор меня никогда не тянуло так сильно, как в волну по имени «радио». И программа «Последний Герой» могла появиться, конечно же, только голосовая. Потому что мы же в первую очередь голоса, и вы влюбляетесь сначала именно в наши голоса, а уже после видите наши лица, наблюдаете наши ломаные характеры, смеетесь над тем, как мы двигаемся порой, куражитесь над тем, как мы ведем себя, когда напиваемся и так далее, и так далее. Но в первую очередь, вы влюбляетесь в голоса, то есть в песни. И мне так обидно, что вам не увидеть выражения лиц моих Последних Героев, их мимику, их потрясающую способность смущаться. Вам не передать, как они волнуются, эти исполины, как сидят, поджав ноги, на стульчике, в каморке, где мы пишем программу, я это называю «камера пыток». Как они улыбаются, как серьезно подбирают слова, отвечая на мои спонтанные, а иногда даже очень продуманные вопросы. Это касается каждого, кто сюда приходил, и кто кажется вам абсолютно уравновешенным, сложившимся, знающим себе цену. Мне жаль, что вы не видите всего этого, но в конце концов есть концерты и встречи, и они частью своей компенсируют то, что происходит за кулисами. Но как же сильно я жалею, что сегодня, говоря про Толю Крупнова и слушая его голос, я вместе с вами уже никогда не смогу увидеть, как он двигается, жестикулирует, как смеется, как мокнет его рубашка, когда он поет, и его фирменный черный берет.

Знаете, мне кажется, что он был ярче одного, пусть и классного, стиля хардкор. Он был шире и ярче такого добротного антифанерного высокопрофессионального коллектива, который когда-то сам придумал. Он достаточно быстро из него вырос. И еще раз говорю, мы не были знакомы, и все, что я сейчас рассказываю, это то, что я чувствую, наблюдая за фактами жизни Крупнова. Ведь его явно влекло к более легкой и при этом более свободной, лишенной канонов и правил музыке. Возможно, на это повлиял некоторым образом Том Уэйтс, которого в то время слушали и распиздяи, и высококультурные личности, и маргиналы, и бомонд, и студенты, и сорокалетние дядьки на прокуренных до желто-сизого цвета кухнях, и прилизанные, как бы это попроще сказать и помягче, абсолютно стерильные девочки, и дворовое хулиганье. Том Уэйтс заразил всю страну. И может быть, и под влиянием Тома Уэйтса Крупнов сотрудничал с Гариком и играл в «Неприкасаемых». Может быть, поэтому пробовал сотрудничать с группой «ДДТ», насколько мы помним. И может быть, из-за того, что он искал себя, постоянно искал в каком-то более неформальном музыкальном стиле, появилась вот эта самая отличная компания по имени «Крупский сотоварищи». Насколько я знаю, группой это не было названо. Это действительно был в самом лучшем смысле «проект». Если я не права, поправьте меня, но это было объединение. И со сразившим страну наповал суперхитом «Дорожная». Ну это же конкретный Том Уэйтс, ребята, в наших русских просторах.

Меня всегда поражало, как люди бросаются петь песни Высоцкого, причем все, что получается, зачастую – это имитация фирменного хрипа, надрывная манера, а вот со своей интонацией как-то худо у большинства людей. И может быть, они этого не понимают, может, они этого не видят, может быть – но я не знаю, как можно петь Высоцкого по заданию или по заказу. Не понимаю. Из всех, кого я слышала, самыми-самыми органичными были, мне кажется, Гарик Сукачев и Ваня Ургант. Вот у них есть своя интонация, они вообще не пытаются вторгнуться в оригинал, и чувствуешь их современниками и совершенно самостоятельными исполнителями наисложнейших песен. И вот как ни странно, еще сложнее петь так называемые шуточные песни Высоцкого. Сложнее, чем «Коней», сложнее, чем «Безымянную высоту», сложнее, чем серьезные песни, потому что в шуточных нужно совершенно по-своему это чувствовать. Чувствовать даже больше не по-взрослому, а как-то по-детски. И вот Крупнов совершенно потрясающе пел песню «Про жирафа». Давайте послушаем хотя бы фрагмент ее. А лучше всю.

Я не буду много говорить перед следующей песней. Меня она «прибивает» своей простотой. Я бы сказала – зловещей простотой. Когда начинаешь думать о том, что ты сейчас услышишь, в голову как-то не приходит слово «Пельменная», но песня так и называется – «Пельменная». И в ней, мне кажется, средоточие философии жизни Венички Ерофеева и такое иконное русское одиночество Саши Башлачева. И безуспешной попытки русского человека найти правду в алкогольной утопии и смраде этих самых закусочных и этих самых пельменных. В ней мнимое воспарение над всем сущим в самоуничтожении. В этой песне белая водочная река ласково, и страшно, и окончательно несется по венам. И действительно, кому из нас не хочется быть солнцем? И Крупнов знал, что все это такое. Знал, к сожалению, очень хорошо.