Из тех годов, о которых Вы вспоминаете в Вашей телеграмме, когда судьба свела нас – учителя и ученика в Петровской академии, я вынес воспоминания о Вас как один из самых дорогих и светлых образов моей юности. Не всегда умеешь сказать то, что порой так хочется сказать дорогому человеку. А мне в моей жизни так часто хотелось сказать Вам, как мы, Ваши питомцы, любили и уважали Вас в то время, когда вы с нами спорили, и тогда, когда учили нас ценить разум, как святыню. И тогда, наконец, когда Вы пришли к нам троим арестованным Вашим студентам, а после до нас доносился из комнаты, где заседал совет с Ливеном, Ваш звонкий, независимый и честный голос. Мы не знали, что Вы тогда говорили, но знали, что то лучшее, к чему нас влекло тогда неопределенно и смутно, звучит и в Вашей душе в иной, более зрелой форме.
Дорогой Климент Аркадьевич! Поверьте глубокой искренности этих строк. Ваш привет светит для меня – среди многих, частью шаблонных, по большей части искренних юбилейных обращений – особым светом. Он – из тех, которые особенно трогают и особенно внятно говорят об ответственности за этот почет и о его незаслуженности. Много лет прошло с Академии. Время делает менее заметной разницу возрастов. Но для меня Вы и теперь учитель в лучшем смысле слова.
И читая задушевные строки вашей телеграммы, я чувствовал то же, что чувствовал порой, студентом, уходя с удачного экзамена, когда совесть говорила о том, что было не готово. И теперь, получив Ваш привет за то немногое, что удалось сделать, я необыкновенно живо чувствую, как это мало и сколько не сделано. И теперь, как встарь. Ваш привет говорит мне, что в мои годы все еще надо учиться и становиться лучше.
Крепко от всей души обнимаю Вас, дорогой мой учитель, искренно дорогой любимый человек!
От всей души Вас любящий
Сорочинцы (Полт. губ.), дер. Хатки».
В дни юбилея в печати выступил известный английский ботаник Френсис Дарвин, сын Чарльза Дарвина, со следующими строками: «…Я знал Тимирязева в течение многих лет и питаю величайшее уважение к его научным работам и теплую симпатию к его личности. Тимирязев насчитывает много друзей и почитателей в Англии, где высоко ценят его блестящий талант, так же как и личное обаяние».
С 1909 по 1914 годы Климента Аркадьевича Тимирязева избирают почетным членом различных научных обществ, институтов, университетов.
Да и как было не чтить того, в ком так гармонично сочетались на протяжении всей его жизни прекрасные человеческие качества: добродетель, высокое чувство долга перед человечеством как ученого, чистые и светлые черты характера творца в поиске научной истины.
И как было не восхищаться тем, в ком была неиссякаемая энергия жизни, которую, к великому сожалению его многочисленных почитателей таланта, приходилось растрачивать на низвержение поступков, порочащих человеческое достоинство, в связи с надвигающейся на Россию катастрофой, будто «девятый вал», разрушающей и уродующей человеческие судьбы.
В контакте с философией
На столе кабинета К. А. Тимирязева, за которым работал ученый в последние дни, лежат книги, интересовавшие его во время написания предисловия к книге «Солнце жизнь и хлорофилл».
Тимирязев имел за правило располагать книги, необходимые для работы, по левую и правую стороны письменного стола в целях экономии времени при поиске необходимого материала в своей библиотеке.
И сегодня среди этих книг находятся работы по философии: IV том сочинений и переписки с Н. А. Захарьиной А. И. Герцена (издание Ф. Павленкова, СПб., 1905), содержащий, в частности, «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы»; две работы П. Л. Лаврова – «Задачи позитивизма и их решение» и «Теоретики сороковых годов в науке и верованиях» (опубликованные под одним переплетом, СПб., 1906); «История новейшей философии» датского философа Г. Геффдинга, переведенная с немецкого (СПб. 1900); произведение на английском: John Nichol. Francis Bacon. His life and philosophy. P. I–II. Edinburgh-London. 1888–1889. Все они имеют пометки Тимирязева. Немало книг по философии XVIII, XIX и XX вв. рядом – в шкафах, на этажерках.
Одни из этих имевшихся у Тимирязева изданий помогали ему ориентироваться в мире философских идей, другие являлись объектом его критики. Во всяком случае, философские тексты, которыми он располагал, – свидетели его непреходящего интереса к философской науке.
Таким образом, создавая и укрепляя собственные мировоззренческие позиции, Тимирязев находил предшественников и учителей не только в естествознании и социологии, но и в философии – А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова и Д. И. Писарева, которого он находил «талантливым» широкообразованным, а также В. Г. Вырубова, В. И. Танеева, М. М. Ковалевского, В. С. Соловьева и др.