Тимур. Тамерлан

Он открыл глаза и увидел потоки крови, льющиеся сверху вниз, и лишь в следующую секунду зрение представило ему настоящую картину бытия — интерьер царских покоев в самаркандском дворце Баги-Бигишт[88], хорасанские ковры тёмно-синих тонов с изысканными мелкими узорами, развешанные по стенам щиты и пики, потолок, изукрашенный дивными арабесками, а на фоне всего этого — лица клевретов. Взгляд мирзы Искендера спрашивал: «Снова? тот же сон?», глаза здешнего векиля Семендара вопрошали: «Можно ли обратиться?», очи остальных просто пожирали владыку с нескрываемой любовью.

— Ну, — рыкнул Тамерлан, — кто первый из вас подаст голос, чтобы я знал, что вы не призраки?

— Позвольте мне, — пропищал векиль своим евнуховским голосом.

— Валяй.

— Минбаши[89] Джильберге Йохан просится с весьма важным сообщением. Но уже наступает время для совершения субха…

— Обойдусь сегодня без утреннего намаза, — сердито ответил Тамерлан. — Чем больше я молюсь, тем более поганые сны мне снятся. Начинайте переодевать. А минбаши пусть войдёт, как только я буду одет.

Всё же, одевшись и умывшись, эмир поднёс к лицу левую ладонь и, словно читая с неё что-то на ней написанное, трижды произнёс:

— Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его.

В этой позе и застал его светловолосый минбаши Джильберге, как его называли чагатаи в Мавераннахре, а настоящее имя этого человека было Иоганн Шильтбергер; немец по происхождению, этот прирождённый вояка был взят в плен в битве при Анкаре, где доблестно сражался на стороне султана Баязета, честно отрабатывая свой высокий заработок наёмника. Узнав о подвигах этого белокурого гиганта, Тамерлан предложил ему службу в своей армии, но тот благородно отказался под тем предлогом, что нанимался к Баязету и потому должен делить с Баязетом плен. Однако вскоре пленный султан скончался по пути в Самарканд, и тогда Шильтбергер, считая отныне себя свободным от обязательств, согласился на предложение Тамерлана, получив для начала чин унбаши. Спустя год он уже сделался юзбаши[90], а в этом году получил под своё командование тысячу воинов. Так быстро мало кто взбирался по лестнице военной карьеры, но у Тамерлана было своё, особое отношение к иностранцам, служащим ему верой и правдой. Он рассуждал так: если найти весьма ценного человека со стороны и как следует приручить его, он будет думать о правителе: «Кто я ему? А он для меня ничего не жалеет» — и станет служить ещё преданнее. Под эту же схему в каком-то смысле подходил и мирза Искендер, которому Тамерлан доверял больше, чем многим из своих секретарей.

Войдя и откланявшись эмиру по-европейски, минбаши Джильберге получил приглашение присесть и разделить с Тамерланом завтрак, состоящий из свежего сыра, варёных яиц и маленьких пирожков с мясом, а также взбитых сливок, посыпанных маленькими кусочками дыни. Из напитков были поданы кумыс и айран.

— Что скажешь, минбаши? — спросил Тамерлан. — Как дела в Ходженте? Хорошо ли мои воины учатся стрелять из арбалета?

— Твои воины хорошо овладели этим оружием, хазрет, — со страшным акцентом отвечал немец, — хотя и не очень хорошо понимают, зачем нужно стрелять из какого-то механизма, если они так отлично владеют простым луком.

— Надеюсь, ты объясняешь им преимущества арбалета?

— О да, но они пока видят лишь его недостатки.

В этот миг в комнату вошла хозяйка дворца Баги-Бигишт, двадцатилетняя любимица Тамерлана, внучка Бигишт-ага. Она была как две капли воды похожа на свою покойную бабку Улджай Туркан-ага, умершую при родах третьего сына Тамерлана, Мираншаха, а Тамерлан любил свою жену Улджай и переживал её смерть так же сильно, как гибель первой жены, Айгюль Гюзель. Сколько лет прошло с тех пор, как Улджай ушла в иной мир, и вот теперь она словно вновь расцвела в образе приветливой Бигишт-ага. Всякий раз, когда внучка входила в комнату, где сидел Тамерлан, сердце великого завоевателя подпрыгивало, будто он опять видел свою Улджай. И всякий раз он думал о том, что точно так же осенью умирают цветы, чтобы следующей весной родились новые, как две капли воды похожие на те, прошлогодние, но всё же — другие.

Для Бигишт-ага построил Тамерлан на южной окраине Самарканда этот дивный дворец из белоснежного табризского мрамора, названный её именем и возведённый на искусственном холме посреди великолепного парка, в котором сверкали чистой водой бассейны с фонтанами и даже имелся сад с большим зверинцем, поскольку Бигишт-ага очень любила зверей.

Усевшись рядом с дедом, двадцатилетняя, до сих пор незамужняя красавица принялась гладить его правую руку сверху вниз, от плеча к кончикам пальцев. Минбаши Джильберге невольно залюбовался её маленькой стройной фигуркой, тонкой талией, изогнутым кончиком узорного башмачка и щиколоткой, высовывающейся из-под края нежно-фиалкового платья.

— Когда она так гладит меня, мне кажется, я вот-вот готов схватить этой рукой пику или чашу, полную вина, — улыбнулся Тамерлан одной из своих редких, как самаркандский дождь, улыбок.

Спохватившись, что чересчур замечтался, немец громко кашлянул и столь же громко произнёс: