Тимур. Тамерлан

Так, а что же написать о вчерашнем дне? Весь вчерашний день дул сильный ветер, по всему Самарканду несло пыль, солому, мелкие предметы одежды, пожелтевшую листву. Дон Гонсалес с тоской думал о Нукниславе и старался забыть о ней, находя утешение в объятиях Гульяли и Диты. «На другой день, в среду, — написал он, — сеньор приказал устроить праздник и пригласить на него посланников. В тот день было очень ветрено, и сеньор Тамерлан не вышел для трапезы на площадь, а приказал, чтобы подали угощение тем, кто захочет. Посланники отказались от угощения и отбыли к себе домой».

А точно ли, что Нукнислава померещилась в пьяном сознании? Может быть, Тамерлан помиловал её и не сварил в кипятке?

Нет, вряд ли. Ведь известно же, что он точно так же расправился с одной из своих жён, когда та оказалась неверна ему.

А сеид Ласиф, между прочим, вчера утром был обнаружен мёртвым в одной из сточных канав. Объявили, что он перепил слишком уж много вина…

Дон Гонсалес услышал из соседней комнаты нежное мелодичное пение. Встав из-за стола, он отправился туда и увидел, что это поёт юная его наложница Гульяли, а пышноволосая Дита тем временем целует её грудь. Увидев дона Гонсалеса, обе заулыбались и протянули к нему свои объятья.

Глава 28

Бабья болтовня

— Сколько же тебе лет, моя миленькая? — спрашивала Севин-бей юную Зумрад, сидя с нею в огромном шатре из великолепного серебристого шёлка, украшенного шкурами гималайских снежных барсов. Этот шатёр не так давно подарил любимой невестке Тамерлан.

— Мне уже исполнилось четырнадцать, — отвечала Зумрад.

— Уже исполнилось… Милая девочка! — Севин-бей была ужасно рада заполучить на свой праздник самую свеженькую жену свёкра. — А я в четырнадцать уже родила.

— В четырнадцать? — удивилась Зумрад.

— Да, — со вздохом лёгкой грусти отвечала Севин-бей. — Я жила в Хорезме при дворе своего дяди, хорезмского хана. Пришли чагатаи и завоевали Хорезм. Великий господин хотел было поначалу сам на мне жениться. Мне было тринадцать, и я только-только расцвела. Но потом передумал и заставил дядю выдать меня замуж за Джехангира, У Джехангира тогда родился первенец, Пир-Мухаммед, и жена его после родов сильно болела. Джехангиру необходимо было освежить гарем. Так я стала невесткой богоподобного Тамерлана. А через год родила Джехангиру Мухаммед-Султана. Это теперь я уж так располнела. Возраст — сорок шесть скоро. А тогда я была хорошенькая-прехорошенькая, в точности как ты теперь.

— Правда? — покраснела Зумрад. — Спасибо вам.

— Называй меня на «ты», ладно? Хотя бы когда мы разговариваем с глазу на глаз. Ой, а покраснела-то! Не понимаю, почему девушек называют Зумрад. Разве что каких-нибудь больных, чахоточных можно так звать. Посмотри на себя в зеркало — ты настоящая Лолагуль, а никакая не Зумрад[144].

— Государю тоже не нравится моё имя, и он стал называть меня с недавних пор царицей сердца — Яугуя-ага. А я никак не могу привыкнуть. Мне нравилось быть Зумрад.

— А я буду звать тебя Лолагуль.

— Хорошо, как вам будет угодно… То есть тебе…

— Вот, правильно.

— Нет, я не смогу называть вас на «ты». Пожалуйста, не обижайтесь. Всё-таки вы происходите из великого рода Чингисхана, а я — всего лишь дочь минбаши.

— Зато прославленного, верностью и доблестью заслужившего от Тамерлана больших почестей и наград.

— Всё равно — разница большая.

— Ну, хорошо. — Севин-бей лукаво посмотрела на жену свёкра. Она хотела перейти с ней на «ты», чтобы вызвать у неё побольше откровенности. — А скажи, милочка, тебе нравится быть женой Тамерлана?

— Ну, конечно! — удивлённо ответила Зумрад. — Разве может быть иначе?

Она снова покраснела, чувствуя, как сильно колотится сердце. Уж не знает ли Севин-бей о ней чего-нибудь такого?..

— Ну вот, ты опять превратилась в Лолагуль! — рассмеялась Севин-бей.

— Я не совсем понимаю, — сказала Зумрад. — А разве вы не любили своего мужа?

— Какого из двух, милочка? — с вызовом спросила Севин-бей.

— Прославленного Джехангира.

— Скажу тебе честно — нет.

— Не-ет? — не поверила своим ушам Зумрад. Какая смелость! — Это правда?

— Клянусь Гафизом! Внешне он был не красавец, но и не урод, характер имел не слишком пылкий, не слишком холодный. Его даже можно было бы полюбить, если бы не запах.

— Запах?

— Да, гнилой запах, постоянно гнездившийся у него во рту. Джехангир с юности был хвор желудком, эта болезнь и свела его в могилу. Когда он целовал меня в губы, мне казалось, я умру от вони, настолько это было невыносимо.

Зумрад не выдержала и прыснула со смеху. Севин-бей отметила это как добрый знак.

— Я вполне серьёзно, — сказала она. — Если уж признаваться, так признаваться. Во-первых, мне в те годы до чёртиков нравился эмир Мангхали-Буга, бывший токлуг-тимуровец, перешедший на сторону Тамерлана. А во-вторых… — Она машинально оглянулась по сторонам. — А во-вторых, я ужасно сожалела, что хазрет уступил меня своему сыну. И я знаю, он тоже жалел об этом. Представляешь, мы бы сейчас были с тобой согаремницы!

Тут уж обе от души расхохотались.

— А Мираншах? — спросила Зумрад, отсмеявшись.