Тимур. Тамерлан

На другой день в одной из просторных комнат Кок-Сарая, которая называлась Гератской, поскольку знаменитые гератские мастера расписывали в ней стены и потолки, собралось представительное судейство, в которое попал даже знаменитейший кади Мухаммед Аззальзаля, но Тамерлан, увидев его, строго велел ему уйти, ибо предстоящее разбирательство, как он сказал, не настолько значительно, дабы соответствовать великому достоинству одного из лучших кади всего Востока.

Кроме судей здесь собрались жёны великого эмира — Сарай-Мульк и Тукель, Туман-ага и Чолпанмал-ага, Бенгар-ага и Дилеольт-ага, Модас-ага и Ропа-Арбар-ага. На лицах у всех была написана печаль по поводу того позора, который свалился на весь гарем в связи с преступлением самой младшей из всех многочисленных жён Тамерлана. Жаль, что для такого случая не было предусмотрено красить лица в какой-нибудь цвет, допустим в зелёный или синий.

Помимо жён и судей на суд были допущены трое секретарей — Асям-Новруза, Турсунмурад и Искендер, а также зачем-то астролог Абдулла Лисон, которого Тамерлан ценил больше, чем кого-либо из звездочётов. Наконец, была здесь и раиса Султангол, призванная быть защитницей своей подопечной.

По знаку Тамерлана началось разбирательство дела. Слушая речи судей, великий эмир пребывал явно в некотором возбуждении, пот каплями стекал по его лбу и переносице, время от времени Тамерлан подавал реплики, требуя в точности прочесть тот или иной параграф законодательства, тот или иной аят Корана. Минбаши Джильберге был приглашён в качестве главного свидетеля. Он подробно рассказал, как застиг беглецов в Термезе, и засвидетельствовал, что обвиняемые находились друг с другом в любовной связи. Он чуть было не проговорился и о том, как видел свидание Мухаммеда и Зумрад ещё в саду Баги-Чинаран два с половиною месяца тому назад, но вовремя спохватился, что тем самым мог бы здорово навредить себе. Султангол довольно невнятно бормотала что-то в оправдание своей подопечной, но больше в собственное оправдание, и попросила лишь, чтобы смерть бедняжки Зумрад была не слишком болезненной.

Наконец семейство признало вину изменницы и её соблазнителя неоспоримой и полной, заслуживающей только смертной казни. Оставалось лишь решить, каким способом изъять жизнь из тел Мухаммеда Аль-Кааги и Яугуя-аги. Тут все присутствующие просили Тамерлана о снисхождении, напоминая о многих заслугах молодого дипломата и об извинительной младости неверной жены, которая не успела ещё как следует испытать власть своего мужа. В самую последнюю очередь были опрошены жёны. К их чести, они тоже просили о снисхождении, а кичик-ханым Тукель и вовсе умоляла Тамерлана ограничиться крепкою поркой.

— Вот как? — удивился Тамерлан. — А не боится ли моя кичик-ханым, что коли она защищает изменницу, то может быть заподозренной в том, что и сама такая же?

— Нет, господин наш, — гордо отвечала дочь Хызр-Ходжи, ведая чары красоты своей, — не боюсь. Всяк скажет, что я являю пример верности и любви к мужу моему. И именно потому, что я уверена в себе, и прошу милости к падшей Яугуя-ага. И к её любовнику. Да, и к нему.

— Что ж, — сказал Тамерлан, — ответ, достойный звания кичик-ханым. Ну а что скажет наша великая царица Сарай-Мульк?

— Я могу повторить всё, сказанное кичик-ханым, — произнесла биби-ханым. — Мне тоже жалко маленькую Зумрад, которую вы назвали красивым именем Яугуя-ага. О соблазнителе просить не стану. Его следует казнить самой лютой казнью. Но и о неверной жене не хочу хлопотать. Не потому, что я жестокосердна. А потому, что желаю справедливости. Вспомните, как десять лет назад была обвинена в неверности Чолпан-Мульк. Вина её не была настолько очевидной и вопиющей, как вина Зумрад. И всё-таки Чолпан-Мульк в назидание всем жёнам нашей страны была заживо сварена в кипятке. Так чем же, скажите мне, Зумрад отличается от Чолпан-Мульк? Я прошу господина нашего соблюсти справедливость.

— Вот чью речь я выслушал с наибольшим удовольствием! — воскликнул Тамерлан, когда Сарай-Мульк поклонилась и села на своё место. — Благодарю тебя, моя самая дорогая и самая умная жена. Потребуй у меня ещё денег для ремонта твоей гробницы, и я с радостью выделю тебе нужную сумму, лишь бы твоя усыпальница поскорее была построена. Слышите? Биби-ханым явила сегодня пример для всех жён чагатайских, не оправдывая изменщицу, а требуя для неё самой страшной казни. Ах я, добрейший из всех государей, когда-либо живших на этой земле! Ведь слушая ваши мягкие речи, я и впрямь решил было сменить гнев на милость и чуть ли не отпустить преступников туда, куда они так стремились, убежав из Самарканда. Но слова Сарай-Мульк отрезвили меня, как холодный осенний дождь. Неужто и впрямь Яугуя-ага чем-то лучше, нежели бедняжка Чолпан-Мульк? Да чем же? Ничем! А потому, выслушав обвинение, выдвинутое судом и показывающее бесспорную и страшную вину Мухаммеда Аль-Кааги и той, которую я некогда называл Яугуя-агой, повелеваю…

Наступила мрачная тишина, в которой застеснялись скрипеть даже калямы секретарей.