Типы религиозной мысли в России

кристаллизованность нашего плотскаго Mиpa рушится. Одинъ человекъ переходить въ другого человека, одинъ предметъ переходить въ другой предметъ, физический планъ—въ астральный планъ, мозговой процессъ—въ бытийственный процессъ. Происходить смещение и смешение разныхъ плоскостей. Герой «Петербурга», сынъ важнаго бюрократа, когенианецъ и революционеръ, Николай Апполоновичъ запиралъ на ключъ свою рабочую комнату: тогда ему начинало казаться, что и онъ, и комната, и предметы той комнаты перевоплощались мгновенно изъ предметовъ реальнаго мира въ умопостигаемые символы, чисто логическихъ построений: комнатное пространство смешивалось съ его потерявшимъ чувствительность теломъ въ общий бытийственный хаосъ, называемый имъ вселенной; сознание Николая Апполоновича, отделяясь отъ тела, непосредственно соединялось съ электрической лампочкой письменнаго стола, называемой «солнцемъ сознания». Запираясь на ключъ и продумывая положения своей, шагъ за шагомъ, возводимой къ единству системы, онъ чувствовалъ тело свое пролитымъ во «вселенную», т.-е. въ комнату; голова этого тела смещалась въ голову стекла электрической лампы подъ кокетливымъ абажуромъ». Тутъ описывается медитация Николая Апполоновича, посредствомъ которой расщепляется его собственное бытие. За этимъ скрыто художественное созерцание самого А. Белого, въ созерцании этомъ расщепляется и его собственная природа и природа всего миpa. Нарушаются границы, отделяющия эфемерное отъ бытийственнаго. Въ «Петербурге» все есть мозговая игра важнаго бюрократа-отца, сенатора, главы учреждения и действительнаго тайнаго советника Апполона Апполоновича Аблеухова и съ трудомъ отделимаго отъ него сына-революционера онера, наизнанку вывернутаго бюрократа Николая Апполоновича. Трудно определить, где кончается отецъ и где начинается сынъ. Эти враги, представляющие начала противоположныя—бюрократии и революции, смешиваются въ какомъ-то некристализованномъ, неоформленномъ

— 40 —

 целомъ. Въ этомъ сходстве, смешении и нарушении границъ символизуется и то, что наша революция плоть отъ плоти и кровь отъ крови бюрократа и что потому въ ней заложено семя разложения и смерти.

Все переходить во все, все перемешивается и проваливается. Отменяется черта оседлости бытия. Для А. Белаго, какъ писателя и художника, характерно, что у него всегда начинается кружение словъ и созвучий и въ этомъ вихре словосочетаний распыляется бытие, сметаются все грани. Стиль А. Белаго всегда въ конце концовъ переходитъ въ неистовое круговое движение. Въ стиле его есть что-то отъ хлыстовской стихий. Это вихревое движение А. Белый ощутилъ въ космической жизни и нашелъ для него адекватное выражения въ вихре словосочетаний. Языкъ А. Белаго не есть переводъ на другой, инородный языкъ его космическихъ жизнеощущение, какъ то мы видимъ въ красочно безпомощной живописи Чурляниса. Это—непосредственное выражение космическихъ вихрей въ словахъ. Упрекнуть его можно лишь въ невыдержанности стиля, онъ часто сбивается. Гениальность А. Бепаго, какъ художника,—въ этомъ совпадении космическаго распыления и космическаго вихря, съ распылениемъ словеснымъ, съ вихремъ словосочетаний. Въ вихревомъ наростании словосочетаний и созвучий дается наростание жизненной и космической напряженности, влекущей къ катастрофе. А. Белый расплавляетъ и распыляетъ кристаллы словъ, Твердыя формы слова, казавшаяся вечными, и этимъ выражаетъ расплавление и распыление кристалловъ всего вещнаго, предметнаго мира. Космические -вихри какъ бы вырвались на свободу и разрываютъ, распыляютъ весь нашъ осевший, oтвepдeвшiй, кристаллизованный миръ. «Mipoвaя ткань представлялась тамъ фурийной тканью». Этими словами А. Белый хорошо характеризуетъ атмосферу, въ которой происходитъ действие «Петербурга». А вотъ какъ представляется ему самъ городъ Петербургъ:

«Петербургъ, Петербургъ! Осаждаясь туманомъ, и меня ты преследовалъ праздною мозговой игрой: ты—мучи-

— 41 —

тель жестокосердный; ты—непокойный призракъ; ты, бывало, года на меня нападалъ; 6егалъ я на твоихъ ужасныхъ проспектахъ и съ разбега взлеталъ я на Чугунный тотъ мостъ, начинавшийся съ края земного, чтобы вести въ безкрайную даль; за Новой, въ полусветной, зеленой тамъ дали—повозстали призраки острововъ и домовъ, обольщая тщетной надеждою, что тотъ край есть действительность, и что онъ—не воюющая безкрайность, которая выгоняетъ на петербургскую улицу бледный дымъ облаковъ».

. III.