Тит. Божественный тиран

Тит приказал грабить и сносить дома, и солдаты поспешили исполнить приказ. Они разыскивали евреев, прятавшихся в закоулках своих домов, и убивали их. Весь квартал был охвачен резней. Ветер нес черный дым к башне Антонии и Храму, ко дворцу Ирода и башням последнего укрепления.

— На войне, — заметил Тит, — жалость только вредит. Евреи решили, что мои слова свидетельствуют о моей слабости.

— Ты был другом Сенеки, Серений, — обратился он ко мне. — Я знаю его сочинения и по твоим глазам вижу, что ты чувствуешь.

Он указал на третье укрепление, возле которого уже шел бой. Тараны били в нижнюю часть стены. Камни стали отваливаться, падать на землю, и открылась брешь.

Тит сделал несколько шагов вперед, и я последовал за ним.

Солдаты бросились на обломки стены, стремясь проникнуть за укрепление, ворваться в квартал, который простирался до стен Храма и башен крепости Антония. Но евреи закрыли брешь мертвыми телами, и эта груда внезапно обрушилась на атакующих. Наши солдаты были завалены трупами. Евреи бросились вперед, протыкая пиками и живых, и мертвых. Потом они отступили, и у подножия третьего укрепления не осталось ничего, кроме горы мертвых тел.

— Думаешь, мне нравится смотреть на это? — вздохнул Тит. — Ты полагаешь, что я получаю удовольствие от войны? Я уже так давно воюю, что знаю о ней все и предвижу, чем все это кончится: смертью большинства осажденных, страданиями и рабством выживших и нашей победой.

Он пнул труп, заваленный обломками дома.

— Я хочу, чтобы они поняли, что побеждены, и другой судьбы для врагов Рима не существует. Я хочу, чтобы они открыли городские ворота. Я бы не стал разрушать Храм и запретил грабеж. Вот чего я хочу, Серений, и на что я все еще надеюсь. Но благоразумие — первая жертва войны. На войне, если хочешь победить, нужно быть жестоким. Врага проще взять жестокостью.

Тит посмотрел на меня долгим взглядом.

Я снова услышал удары тарана.

— Вот почему, Серений, я буду продолжать ставить кресты, — заключил он.

26

Плотники легионов рубили последние деревья, очищали их от веток и сооружали новые кресты. Через несколько дней их стало так много, что они покрыли все склоны холмов. Осталось только пригвоздить к ним тела лицом к третьей стене, стене Храма.

Я шел среди пленных, которые, сидя и опустив голову, ждали своей участи. Их запястья были привязаны к лодыжкам.

Внезапно удары тарана прекратились и были слышны только крики стервятников, которые делили трупы в оврагах Кедрона и Геенны.

Было ли это делом Иосифа Флавия, которому удалось убедить Тита дать жителям и защитникам города последнюю возможность решить дело миром, ожидавшего, чтобы они обрели благоразумие не из страха перед наказанием, а перед лицом непоколебимой силы Рима?

Я надеялся, что евреи, собравшиеся на укреплениях, стенах и башнях, женщины, дети, старики, все те, кто не хотел войны, но стал ее жертвой, смогут заставить остальных заключить мир, ибо поражение было неизбежно. Они видели войска, выстроившиеся перед Титом как на триумфальном параде. Легат решил выплатить жалованье солдатам на глазах у всего города, чтобы евреи могли видеть и оценить мощь и дисциплину римлян.

Я глазами еврея смотрел на тысячи выстроившихся пехотинцев в латах. За ними стояли всадники, державшие под уздцы лошадей в полном убранстве. Каждый воин, согласно обычаю, вынул оружие из ножен, и блеск обнаженных клинков слепил глаза.

Земля дрожала под ногами десятков тысяч мужчин, которые шли в ряд по шесть человек, остановились, но продолжали отбивать ногами ритм, пока трибуны и центурионы выдавали каждому солдату его жалованье.

Ударила барабанная дробь, раздался звук труб.

Толпа евреев на укреплениях, казалось, застыла.

Быть может, разум и мудрость проснулись в этих тысячах сражавшихся евреев, в людях Элеазара, Иоханана бен-Леви и Симона Бар-Гиоры? Если бы я был одним из них…

Но мне не удалось додумать до конца.

Проходили часы и дни, в течение которых солдаты пировали на глазах у голодных евреев. По ночам они пили вино, сидя вокруг костров, и я знал, что сражающиеся не откроют ворота и предпочтут умереть с оружием в руках, чем дадут связать себя как пойманного зверя.

На пятый день Тит отдал приказ легионам занять боевые позиции и приступить к возведению земляных насыпей, чтобы установить осадные машины на высоте третьей стены, чтобы расшатать стены крепости Антонии и ее четыре башни. Затем последуют атака, ожесточенная резня и разрушение священного города и Храма.

Я вспомнил о пророчестве Иеремии, которое повторял Иосиф Флавий: «Так сокрушу Я народ сей и город сей, как сокрушен горшечников сосуд который уже не может быть восстановлен».[15]

Я сжал руки Иосифа Флавия.

— Попытайся предотвратить резню! Это твой народ Иосиф, и он невиновен!

Иосиф вырвался и сказал сквозь зубы:

— «Проклят день, в который я родился! День, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби?»[16] Вот что сказал Иеремия, и вот что я думаю, Серений.

И он решительно направился к Титу.

27