Титан

— Я спросил, нравится ли тебе Кол Портер? «День и ночь» — одна из моих любимых песенок. У нас еще будет возможность познакомиться друг с другом поближе, времени будет хоть отбавляй, друг мой. Лично я обожаю американскую музыку. Я даже люблю Гершвина и Ирвина Берлина, хотя они и жидовские подонки. Давай-ка посмотрим, что тут у нас имеется. — Он стал перебирать пластинки. — Ага! Ноэл Ковард! Прелестно изнеженный декадент, впрочем, как и все англичане. Я занимался английской литературой с 1928 по 1931 годы в Оксфорде, и частенько мы ездили в Лондон, чтобы поглазеть на шоу Коварда. Ага! «Бешеные псы и англичане». Прекрасно!

Он завел граммофон, и зазвучал мелодичный голос Коварда под аккомпанемент рояля:

Есть в тропиках такое время дня,Когда одежды хочется сорвать,Когда тебя — хоть выжимай…

Издевательски ухмыляясь, Шмидт вернулся к столу.

— Музычка как раз для испытаний, а? — весело проговорил он и повернул в основании стола какой-то рычаг. Стол повернулся так, что привязанный Ник принял вертикальное положение. Шмидт открыл черный чемоданчик. Ник совсем упал духом, когда увидел, как из чемоданчика появляется целая коллекция кнутов и плетей. Шмидт выбрал один короткий кнут, подошел с ним к раковине и, отвернув кран, подставил под струю воды.

На полуденное солнцеНе хотят идти японцы,

А китайцы — те не смеют,И только бешеные псы и англичане…

Шмидт вернулся к Нику.

— Мокрая кожа бьет больней, — сказал он, усмехаясь.

Раздался короткий свист, и лицо Ника ожгло, как огнем. Затем плечи, грудь, живот, пах — после этого удара боль ослепила Ника, — бедра, ноги. Шмидт обезумел и был похож на взбесившегося зверя. Ник кричал от боли, которая была запредельной.

От двенадцати до часу— Спит индус и аргентинец,Но своих глаз не смыкаютАнгличане…

— Кто еще в заговоре? — орал Шмидт. — Мне нужны имена!

— Я не знаю! — стонал Ник. — Поверьте, я не знаю!

И снова кнут рассекал воздух с ноющим звуком. Затем удар — и новая волна боли, захлестывающая мозг. Шмидт стал метить в горло, потом опять бил в грудь, уже по ранам.

В мангровом болоте,Где живет питон,С полудня до двух —Мертвый сон.От безделья карибуВалится с копыт…

Затем по животу, снова в пах, снова по бедрам, по ногам. Кровь текла из десятка ран. Ник, почти потеряв сознание, провис в ремнях. Тело его было покрыто потом и кровью.

— Жид!!! — орал Шмидт. — Мне нужна правда!

Полдень…Палят из пушки в той стране,Гонконг бьет в гонгИ только бешеные псы и англичанеГуляют по жаре.

— Я не знаю, не знаю, — задыхаясь, кричал Ник.

— Очень хорошо, друг мой, попробуем еще разок, а? Сначала по бедрам, затем мы развернем тебя и — по почкам. Три года потом кровью ссать будешь!

Он стал полосовать Ника. Один раз, второй, третий, четвертый… На десятый удар хлынула кровь. Боль извергалась вулканом в мозгу.

Впервые в жизни Ник молил Бога о смерти. Перед его мысленным взором пронеслись образы Эдвины, детей… Затем Ник потерял сознание.

Последнее, что он запомнил, были веселая музыка и крики Шмидта:

— Жид!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Роскошный черный «роллс-ройс» въехал в правые решетчатые ворота Букингемского дворца, обогнул его и повернул во внутренний двор. Слуга открыл дверцу, и из машины показалась Эдвина в черном костюме и черной шляпке. Она выглядела бледной. Рядом шел лорд Саксмундхэм. На нем были черный костюм и котелок, и он нес в руке туго свернутый черный зонт. Конюший провел их во дворец, они поднялись по высокой, покрытой красным ковром лестнице. Со стен, с огромных портретов, в вечность взирали целые поколения английских монархов в горностаевых королевских мантиях. Каждый камень дворца дышал историей. Эдвина, которой уже приходилось бывать здесь, когда ее представляли Ко двору, на минуту забыла о своей тревоге и испытала гордость за то, что она англичанка.

Конюший вел их длинными коридорами до тех пор, пока они не подошли к кабинету короля. Когда их ввели внутрь, король Георг Пятый поднялся из-за письменного стола и пошел им навстречу. Делая реверанс, Эдвина отметила, что в жизни король выглядит гораздо старше и более усталым, чем на фотографиях.

Поприветствовав своих гостей, король предложил им сесть напротив него.

— Премьер ввел меня в курс дела, — заговорил он. — Я потрясен и разгневан, миссис Флеминг, арестом вашего мужа. Кайзер, когда еще был на троне, тоже допускал много глупостей, но даже он, уверен, не позволил бы себе таких отступлений от общепринятых норм.

— Благодарю вас, ваше величество, за вашу заботу, — сказала Эдвина. — Удалось ли узнать премьеру, где содержат моего мужа?