«Титаник». Курс по черной Луне

И еще вдруг подумал, что был ли визит американки случайным или нет, однако вряд ли случайно оказался в кармашке ее платья некий деликатный резиновый предмет в тонкой шелестящей бумаге — несколько крупинок талька с него лежали на одеяле. Или он у мисс журналистки всегда с собой, ибо по фривольной поговорке случаи разные бывают?

— Думаешь, с чего это я тебя соблазнила? — промурлыкала она. — Морская романтика действует…

Журналистка заложила руки под голову.

— Ты и сам знаешь. Любое путешествие — это риск. Я люблю риск. А ты?

— Я имел его достаточно в юные годы и теперь все больше ценю спокойствие… — ответил он.

— Я тоже буду его ценить. В сорок лет, когда у меня будет толстый муж-клерк и трое детей, а я из журналистки стану домохозяйкой. И может, даже начну ходить по воскресеньям в церковь, как всякая добропорядочная домохозяйка… А пока… А пока… у тебя есть чем угостить даму?

— Коньяк…

— Годится и коньяк…

Юрий выбрался из-под одеяла, запоздало вспомнив, что облачен лишь в костюм Адама, и потянулся за полотенцем, как вдруг за его спиной раздался короткий вскрик.

Элизабет испуганно протягивала руку к его спине.

— В чем дело, дорогая? И только потом догадался, что шокировало его мимолетную возлюбленную.

— Джордж — у вас… у тебя… эти шрамы… — с каким-то растерянным испугом ткнула она наманикюренным ногтем ему под лопатку. — Великий Боже! Что это?! Это же… я видела такое у старых рабов!

— Да, Элизабет, — медленно произнес Юрий. — Это следы от плетей… Ими меня били в тюрьме, куда я попал, будучи еще юным и наивным, за то, что читал не те книги и говорил не те речи… Сейчас такие речи свободно говорят в нашей Думе, хотя это не важно. В тюрьме я все еще посмел считать себя человеком, и когда надзиратель решил ударить меня в морду… да, в морду, у арестантов же лиц нет — только морды. Я перехватил его руку.

— И за это тебя… как негра?.. — сдавленно произнесла она.

Он чуть кивнул головой. Рассказать ей в подробностях? Не надо, наверное. Скучно рассказывать. Да и помнит он плохо.

При порке, память удерживает только до двадцатого, край до двадцать пятого даже удара, а потом… Красный туман и остается только желание умереть…

— Мне дали девяносто девять плетей… — вымолвил он. — Почему не сто? Потому что по Тюремному уставу начальник тюрьмы собственной властью может назначать только до ста ударов: на сто и больше требуется уже разрешение от товарища министра внутренних дел… Извини Лиз, что огорчил тебя…

— Бедный… бедный мой, — порывисто приобняла его американка, выбравшись из-под одеяла.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. А затем несколько невпопад, но с искренним чувством добавила:

— Да, правильно говорил мистер Марк Твен про вашего царя: если для того, чтобы сбросить такое правительство, нужен динамит, то он за динамит.

Лиз вздохнула.

— Я… пойду. Мы же еще увидимся, ведь правда?

Он только кивнул…

* * *

Спустя минуту после того, как Элизабет покинула каюту, скрипнула дверь гардеробной.

— Она уже ушла? — зачем-то спросила госпожа Кнорринг, ничем не выдавая своих чувств.

— Да… Елена… простите… — выдавил он из себя. — Это было…

— Вам не за что извиняться, Юрий, — грустно улыбнулась девушка. — Вы мне ничем не обязаны, это я вам обязана вам и вашей доброте… Я же перед вами в неоплатном долгу за то, что вы для меня сделали. А эта… сударыня… для нее это, как я сама слышала, дорожное приключение. Она ведь даже не подозревала, что здесь есть свидетели…

«О Господи, она все слышала!»

Они молчали и смотрели друг другу в глаза. Любые слова были бы сейчас излишними. Вот эта недосказанность, точно стена из стекла, разделяла их, и было боязно первым нарушить это грустное молчание.

— Все равно чувствую себя виноватым, — сказал он зачем-то шепотом. — А ты… ты и в самом деле не сердишься?

Мягкая улыбка была ответом. Елена подошла, погладила его по волосам — как могла бы приласкать непутевого любимого брата старшая сестра.

* * *

Выйдя из каюты, Элизабет отошла шагов на десять и вдруг замерла. Внезапно навалилась усталость и странное разочарование.

И, прежде всего, из-за того, что в постели Джорджа до нее уже кто-то побывал.

Запах, слабый, но ощутимый — чужих духов на простынях, забытая подвязка в ванной и… еще он вел себя растерянно, будто чего-то стыдился. Похоже вели себя оба ее женатых любовника.

Лиз до скрипа стиснула зубы.

«Черт! Неужто я хуже той неизвестной шлюхи?!»

А главное — то давно уже неиспытанное ощущение обжигающего счастья.

«Что с тобой? Ты никак влюбилась, бэби?»

Элизабет считала себя дочерью своего времени. Хоть влюблялась во многих, но никогда не ощущала желания принадлежать мужчине, быть его рабой, его скво. И вот сейчас…

И дело не только в том, что ей было приятно быть с ним и ощущать его — бёдрами, животом и грудью и внутри…

С этим русским с затаенной печалью в глазах ей еще и хотелось говорить.

Да, с таким человеком она могла бы, наверное, проговорить всю ночь, пока не начнет заплетаться язык…

Ладно, тело получило то, что ему причиталось. А душа? Что душа? Она стерпит…

Глава 8