Титус Гроан

Госпожа Шлакк провела язычком по сморщенным губкам, кивнула, и подняла ладошку ко рту, сложившемуся в глупенькую улыбку. Пока Доктор наполнял и подносил бокал Нянюшке, она следила за каждым его движением.

Принимая бокал, она поклонилась на старинный манер, от пояса, распрямленные ножки ее, не сгибаясь, торчали вперед, ибо Нянюшка далеко забилась в кресло и сидела на нем, как на кровати.

Доктор немедля вернулся к креслу Фуксии и склонился над нею. Свив на присущий только ему манер руки, Доктор подпер переплетенными ладонями подбородок.

– У меня кое-что есть для вас, дорогая, няня вам сказала? – глаза его перекатились за очками вбок, сообщив лицу Доктора выражение невообразимо жульническое, безусловно способное встревожить, чтобы не сказать большего, впервые увидевшего его человека.

Фуксия, вцепившись в красные валики подлокотников, качнулась вперед.

– Да, доктор Прюн. А что это, большое спасибо, что это?

– Ага! ха-ха-ха-ха! Ага, ха-ха! Это такая вещь, которую вы сможете носить, ха-ха! Если она вам понравится и не будет слишком тяжелой для вас. Я не хочу переломить ваши шейные позвонки, моя маленькая леди. О нет, клянусь самым крепким здоровьем, этого мне никак не хотелось бы, но я уверен, вы будете осторожны. Ведь будете, не так ли? Ха-ха.

– Да, да, буду, – сказала Фуксия.

Он склонился к ней еще ближе.

– Вы расстроились из-за вашего маленького братика. Я

знаю, ха-ха, я знаю, – шептал Доктор, слова проскальзывали между его крупными зубами очень тихо, но недостаточно тихо для того, чтобы Стирпайк их не расслышал. – Я приготовил камень для украшения вашей груди, мое дорогое дитя, ибо когда вы побежали от дверей вашей матушки, я увидел алмазы в ваших слезных протоках. Их, если они снова объявятся, следует уравновесить камнем потяжелее, пусть и не столь сверкающим, но зато лежащем на вашей груди.

На какой-то миг глаза Прюнскваллора остались совершенно неподвижными. Руки все еще были сжаты под подбородком.

Фуксия глядела на него, не отрываясь.

– Спасибо, доктор Прюн, – наконец, сказала она.

Напряжение покинуло Доктора, он выпрямился.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – заливисто рассмеялся он и тут же вновь перешел на шепот. – Вот потому я и решил подарить вам камень из других земель.

Он сунул руку в карман, но оглянувшись через плечо, не стал ее вынимать.

– Кто он, о моя Фуксия, этот ваш друг с огненными глазами? Вы хорошо его знаете?

Фуксия покачала головой и, словно бы в инстинктивной неприязни, выпятила нижнюю губу.

Доктор подмигнул ей, увеличенный правый глаз его исчез под огромным веком.

– Возможно, несколько позже, – сказал Прюнскваллор, вновь, как некая глубоководная тварь, приподымая веко, – когда ночь чуть-чуть повзрослеет, отрастит себе коренные зубы, да подлиннее, ха-ха-ха!

Он снова выпрямился.

– Когда наш мир пролетит в пространстве еще сотню миль или около того, ха-ха! тогда – о да... тогда, – и снова приняв заговорщицкий вид, он подмигнул еще раз. И размашисто повернулся на каблуках.

– А теперь, – сказал он, – что будет угодно вам

? И что, во имя всех трикотажных изделий, на вас такое надето?

Стирпайк встал.

– На мне надето то, что я вынужден буду носить, пока не найду наряда поприличнее, – сказал он. – Эти отрепья, хоть они и представляют собой служебную форму, выглядят на мне столь же нелепыми, сколь и оскорбительными. Вы спросили, сударь, – продолжал он, – что мне будет угодно. Бренди, сударь, благодарю вас. Бренди.

Госпожа Шлакк, бедные старые глаза которой почти выкатились из их жарких орбит, по окончании этой речи уставилась на Доктора, желая услышать, что скажет он в ответ на подобное многословие. Фуксия не прислушивалась. Вещь, которую можно носить, сказал он. Вещь, которая будет тяжко покоиться на ее груди. Камень. Сколь ни была она усталой, ей не терпелось поскорее узнать, какой он. Доктор Прюнскваллор всегда был добр с нею, хоть, может быть, и относился к ней свысока, но никогда прежде не дарил ей подарков. Какого цвета будет этот тяжелый камень? Какой он? Какой?

Самоуверенность молодого человека на миг привела Доктора в замешательство, но он этого не показал. Он лишь улыбнулся, совершенно как крокодил.

– Ошибаюсь ли я, милый юноша, или на вас действительно надета кухонная куртка?

– Не только кухонная куртка, сударь, но и кухонные штаны, кухонные носки и кухонные башмаки – во мне все кухонное, кроме меня самого, если позволите так выразиться, Доктор.

– И что же представляете собой вы сами? – соединяя кончики пальцев, спросил Прюнскваллор. – Что кроется под этой зловонной одежкой, которая, должен сказать, выглядит поразительно антисанитарной даже для кухни Свелтера? Что вы такое? Олицетворяете ли вы собою некую проблему или являетесь ясным, как стеклышко, молодым господином, не имеющим за душой ни единой собственной мысли, ха-ха?

– С вашего разрешения, Доктор, – ни то и ни другое. Мыслей у меня предостаточно, но и проблем в настоящее время тоже хватает.