Титус Гроан

Беспутная плюшка бездумно плылаПо бестолковым волнам.А может быть, плюшка безумно плыла,В раздрай, охмуренье и срам.Несвежая, очень несвежая,Плыла, извиваясь, как рысь,И рыбин волна невежливаяШвыряла в лиловую высь.Вода голубая раздольна, светла,Мерлузы в ней — хоть завались,

И всякая рыба довольна и зла,Взмывая в лиловую высь.По ряби рябой, по высоким валамПлывет же себе, воззри,А следом — не трожь — отточенный нож,Целит в цукаты внутри.Что рыба-пила, острей, чем игла,Блистательный, как фонари.Беспутная плюшка в три силы гребла,И с нею цукаты внутри.Вода голубая раздольна, светла,

Мерлузы в ней — хоть завались —И всякая рыба довольна и зла,Взмывая в лиловую высь.За мыс Эстетический, прямо на Ост,Где котик мурлычет морской,С улыбкой критической, лижет свой хвостИ чешет плавник меховой,Крича ему «Брысь!», в лиловую высь,Беспутная плюшка и нож,Взмывают, и он ей вдогон: Берегись!

Невеста моя, не уйдешь!И крошки в волну уходят ко дну,И плюшкино сердце стучит,А путь недалек — уж чуткий клинокУчуял любовь в ночи;В рассеянный свет, мерлузам воследВзмывают крошки, и ножВ удушливом воздухе чувствует след,Что чертит любовная дрожь.[7]

Заключительную строфу Фуксия прочла уже спеша, не воспринимая ее смысла. Машинально произнося последнюю строчку, она обнаружила, что идет к двери. Узел ее так и остался лежать на столе, развернутый и не тронутый, если не считать груши. Она выскочила на балкон, спустилась по лесенке на пустой чердак и через несколько мгновений достигла последних ступеней, ведших в заваленную барахлом галерею. И пока она спускалась спиральной лестницей, одна и та же мысль вертелась в ее голове.

«Что они сделали? Что они сделали?» В этом безудержно падающем настроении она влетела в свою спальню и забежав в угол, рванула звонковый шнурок за хвостик так, точно хотела выдрать его из потолка.

Несколько секунд спустя, нянюшка Шлакк уже подбегала к ее двери, вразлад шаркая шлепанцами по доскам пола. Фуксия открыла ей дверь, и едва бедная старая голова показалась в проеме, закричала:

— Что происходит, няня, что там происходит? Говори сейчас же, не то я тебя разлюблю! Говори, говори!

— Тише, проказница моя, тише, — сказала госпожа Шлакк. — Что ты так разволновалась, надо же! Ох, бедное мое сердце, сведешь ты меня в могилу.

— Ты должна сказать мне, няня. Сейчас! сейчас! или я тебя стукну! — крикнула Фуксия.

Начавшись с пустых подозрений, страхи Фуксии все росли и росли, доведя ее до того, что сейчас, убежденная в их основательности все обостряющимся ощущеньем беды, она и вправду готова была ударить свою старую няню, которую любила отчаянно. Нянюшка Шлакк поймала руку Фуксии и крепко зажала ее восемью своими старыми пальчиками.

— У тебя теперь маленький братец, голубка моя. Вот так сюрприз, ну, успокойся; маленький братец. Совсем такой как ты, нескладная моя душечка, — взял да и народился.

— Нет! — завопила Фуксия и кровь прилила к ее щекам. — Нет! нет! Он мне не нужен! О нет, нет, нет! Не хочу! Не хочу! Этого не должно быть, не должно!

И бросившись на пол, Фуксия залилась слезами.

«Госпожа Шлакк при лунном свете»

Вот эти-то, стало быть, люди — лорд Сепулькгравий, графиня Гертруда, их старшая дочь Фуксия, доктор Прюнскваллор, господин Ротткодд, Флэй, Свелтер, нянюшка Шлакк, Стирпайк и Саурдуст, — о занятиях коих в день пришествия Титуса мы здесь поведали, видимо, и определили атмосферу, в которой ему выпало появиться на свет.