Тюфяк

– Очень хорошо! Отлично! Вы думали меня испугать – ужасно испугалась, – я одна поеду.

Павел ничего не отвечал.

– И непременно поеду. Нарочно, знал, что мне хочется, выдумал предлог, какого совсем нет.

– Предлог у вас перед глазами, Юлия.

– Никакого у меня нет перед глазами предлога, а есть только ваши выдумки… Я одна поеду.

Проговоря это, Юлия вышла в угольную и, надувши губы, села на диван. Спустя несколько минут она начала потихоньку плакать, а потом довольно громко всхлипывать. Павел прислушался и тотчас догадался, что жена плачет. Он тотчас было встал, чтоб идти к ней, но раздумал и опять сел. Всхлипывания продолжались. Герой мой не в состоянии был долее выдержать свой характер: он вышел в угольную и несколько минут смотрел на жену. Юлия при его приходе еще громче начала рыдать.

– О чем же вы плачете? – спросил он.

– Всегда напротив, – говорила сквозь слезы Юлия, – если бы я знала, я просила бы папеньку. Как я поеду одна? Зачем же я делала платье? Вечно с вашими глупостями; я не служанка ваша смеяться надо мной; поутру сбиралась, а вечером сиди дома!

– Ах, как вы малодушны!

– Сам ты малодушен – тюфяк!

Павел улыбнулся и сел около жены, но Юлия отодвинулась на другой конец дивана.

– Не извольте садиться около меня… неблагодарный… вчера что вечером говорил?

– Я и теперь скажу то же.

– Очень нужны мне твои слова, притворяется туда же: умереть для вас готов, а съездить на вечер не хочется!

– Как вы несправедливы ко мне. Что, если мы поедем, а матушка умрет, – что даже посторонние скажут? С какими чувствами мы будем веселиться?

– Вот прекрасно – с какими чувствами! Не прикажете ли все сидеть да плакать? Подите вон: видеть вас не могу! Наказал меня бог, по милости папеньки. Наденька теперь, я думаю, уж совсем оделась. – При этих словах Юлия снова залилась слезами и упала на подушку дивана.

– Юлия! Это ведь смешно – вы ребячитесь, – сказал Павел, подходя снова к жене.

– Отойдите от меня! – вскрикнула Юлия, оттолкнув мужа рукой, и продолжала плакать.

Павлу жаль было жены: он заметно начал сдаваться.

– Не плачьте, Юлия, я поеду, – проговорил он.

Юлия не унималась.

– Я поеду, я пойду сейчас бриться. Ну, вот видите, я пошел бриться, – говорил Павел и действительно пошел в залу.

По уходе мужа Юлия тотчас встала и отерла глаза.

«Дурак этакой, – говорила она про себя, глядясь в зеркало, – вот теперь с красными глазами поезжай на бал – очень красиво!»

Муж и жена начали одеваться. Павел уже готов был чрез четверть часа и, в ожидании одевавшейся еще Юлии, пришел в комнату матери и сел, задумавшись, около ее кровати. Послышались шаги и голос Перепетуи Петровны. Павел обмер: он предчувствовал, что без сцены не обойдется и что тетка непременно будет протестовать против их поездки.

– Батюшки мои! Что это у вас наделалось? – говорила Перепетуя Петровна, входя впопыхах в комнату и не замечая Павла. – Господи! Она совсем кончается… Матушка сестрица! Господи! Какой в ней жар! Да был ли у нее лекарь-то?

– Лекарь был, тетушка, – произнес Павел.

Перепетуя Петровна, наконец, заметила племянника.

– Что, батюшка, – сказала она, – уморил матушку-то? Дождался этакого счастия? Смотри, каким франтом, модный какой!.. На какой радости-то?.. Что мать-то умирает, что ли?

Павел не смел объявить тетке, что он едет в собрание. Но Перепетуя Петровна сама догадалась.

– На бал, что ли, они куда едут праздновать кончину матери? – спросила она, обращаясь к ключнице.

Марфа молчала.

– На бал, что ли, едете с супругой-то? – продолжала она, обращаясь к Павлу.

– Нас звали, тетушка, на дворянский бал.

– Да что, Павел Васильич, с ума, что ли, вы сошли, помешались, что ли, вы совсем с своей благоверной-то? Царица небесная! Не позволю вам этого сделать, не позволю срамить вам нашего семейства! Извольте сейчас раздеваться и остаться при матери, и жену не пускайте. Что такое? На что это похоже? Вы, пожалуй, и на похороны-то цыганский табор приведете – цыгане этакие… фигуранты! Только по балам ездить! Проюрдонитесь еще, по миру пойдете! Много отвалили за женушкой-то? В кулаке, я думаю, все приданое унесешь! Не смейте, сударь, ездить!

Старуха в это время застонала.

– Матушка моя! Голубушка! И ты мучишься – как не мучиться, видя этакую неблагодарность и бесстыдство! Мое не такое здоровье, да и то в груди закололо.

В это время в комнату вошла совсем одетая Юлия. Увидев тетку, она нахмурила брови и даже не поклонилась ей, но обратилась к мужу.

– Что ж? Поедем, пора!

Павел решительно не знал, что делать. Перепетуя Петровна вся вспыхнула.

– Нет, не пора и не может быть пора, потому что у него мать умирает.

Юлия сделала гримасу и продолжала натягивать французские перчатки.

– Велите подавать лошадей, – сказала она стоявшей тут горничной.

– Велите отложить лошадей, – перебила Перепетуя Петровна, поднимаясь со стула и придя в совершенный азарт. – Павел Васильич! Что ж вы молчите? Велите сейчас отложить лошадей. Останьтесь дома и оставьте и ее: она не смеет против вашего желания делать!

Юлия взглянула на Перепетую Петровну и залилась самым обидным смехом.

– Что, ваша тетка, верно, сумасшедшая? – спросила она Павла.