Тюрьма

Она положила сигарету в пепельницу, сняла через голову халатик.

— Почему вы на меня так смотрите?

— Как я на тебя смотрю?

— Будто вам грустно.

— Грустно? Нет.

Минна расстегнула лифчик. Теперь она стояла нагая. И ее вдруг охватило чувство неловкости перед ним. Она смешалась, не зная, как себя вести.

— Пойдем, — проговорил наконец Ален, притушив недокуренную сигарету. Они вошли в спальню.

— Спокойной ночи, старик…

Раз нет никого рядом, приходится самому себе желать доброй ночи.

Он заснул не сразу — лежал неподвижно в темноте и гнал от себя неотвязные мысли. Все же, как видно, сон вскоре сморил его. Разбудило Алена внезапное жужжание пылесоса в гостиной.

Простыни на постели были сбиты: вероятно, он метался во сне. Ален не помнил, что ему снилось, осталось лишь смутное сознание, что его преследовали кошмары.

Он поднялся с постели, прошел в ванную, почистил зубы, причесался. Затем открыл дверь в гостиную. Минна выключила пылесос.

— Так рано? Я вас разбудила?

— Нет.

— Сейчас сварю кофе.

Ален проводил ее взглядом. Сегодня пальцы его не дрожали, как накануне. Голова не болела. Все в порядке, если не считать ощущения пустоты, впрочем вполне терпимого.

Странное чувство, словно все окружающее не имеет к нему больше отношения и теперь он свободен от всякой ответственности!

Однако что значит ответственность? Разве человек может нести ответственность за другого человека, кем бы тот, другой, ни был мужчиной, женщиной, даже ребенком?

— Смехота!

Это слово не входило в его обычный лексикон. Оно привязалось к нему недавно. Ничего, слово неплохое. Он повторил его два-три раза, глядя на утреннее, еще неяркое солнце.

Минна принесла кофе и рогалики.

— Вы поздно вернулись?

— Нет, крольчонок.

Взглянув на дверь спальни, Минна спросила:

— Там никого нет?

— Сегодня мы с тобой наедине.

Он разглядывал ее холодно, оценивающими глазами. И вероятно, ей трудно было угадать по его лицу, о чем он думает. Ему казалось, что теперь он непроницаем для взоров обыденности, неподвластен общепринятой мерке.

— Хотите просмотреть газету?

— Нет.

Она стояла, отбросив назад плечи, чтобы лучше выделялась грудь. Под прозрачным нейлоновым халатиком на ней были только бюстгальтер и трусики.

Ален размышлял, взвешивая «за» и «против». Вначале Минна поощрительно улыбалась, потом на ее розовом личике появилось выражение легкой досады.

К рогаликам он не притронулся, но кофе выпил. Закурил сигарету, протянул ей пачку, потом спичку.

Она снова улыбнулась ему. Он поднялся и, стоя, оглядел ее с головы до ног. С ног до головы. И когда его взгляд встретился с ее взглядом, в его глазах был немой вопрос. Минна поняла его мгновенно, как понимает бармен, что пора наполнить стаканы.

Она засмеялась. Иного ответа ему не требовалось.

— Мне самой раздеться?

— Как хочешь.

Она положила сигарету в пепельницу, сняла через голову халатик.

— Почему вы на меня так смотрите?

— Как я на тебя смотрю?

— Будто вам грустно.

— Грустно? Нет.

Минна расстегнула лифчик. Теперь она стояла нагая. И ее вдруг охватило чувство неловкости перед ним. Она смешалась, не зная, как себя вести.

— Пойдем, — проговорил наконец Ален, притушив недокуренную сигарету. Они вошли в спальню.

— Ляг, — произнес он просто и ласково, словно укладывая ее спать. Он смотрел на нее без вожделения, казалось, он только хочет запечатлеть в памяти ее тело.

— А вы?.. Ты… не ляжешь?

Он снял пижаму, лег рядом с ней и провел рукой по ее нежной коже.

Она удивленно смотрела на него. Она ожидала другого. Он совсем не походил на того человека, которого она видела накануне.

— Давно живешь с мужчинами?

— С четырнадцати лет.

— Первый был молодой?

— Нет, это был мой дядя. — Она улыбнулась. — Смешно, правда?

Но Ален не засмеялся.

— А последний раз давно?

— Три недели назад.

Он привлек ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем. Поцелуем, который не предназначался только ей, как не предназначался ни Мур-мур, ни Адриене, ни иной определенной женщине.

— Тебе грустно? — повторила она.

— Нет, я же тебе сказал.

— У тебя печальные глаза. Можно подумать…

— Что можно подумать? Теперь он улыбнулся ей.

— Не знаю. Поцелуй еще, так меня никогда не целовали.

У нее была очень белая кожа. Он не встречал у женщин такой белой кожи. И очень нежная. Он гладил ее, но мысли его были далеко.

Он овладел ею бережно, с любовной медлительностью, удивившей его самого. Он тоже себя не узнавал. Он ласкал ее всю нежными прикосновениями губ и рук, и ей не верилось, что так обращаются с нею.

Они долго лежали, сплетенные воедино, и когда Ален заглядывал ей в глаза, он видел в них все тот же вопрос, на который был не в силах ответить. Вставая с постели, он отвернулся.

— Ты плачешь?

— Нет.

— Ты, наверно, не очень-то часто плачешь, а? Прости, что я с тобой на «ты». Вот надену халатик и снова буду говорить «вы». Ты не обиделся?

— Нет.

— Можно мне выйти в ванную?

— Конечно.

Она хотела прикрыть за собой дверь, но он вошел следом за ней. Слегка озадаченная, она позволила ему разглядывать себя. Это тоже была своего рода близость, но уже иная. Знакомая. И каждое движение Минны было знакомо. Точь-в-точь как другие женщины.

— Знаешь, первый раз в жизни…