Тюрьма (The Prison House)

Франко садится рядом со мной, разминает взмокшие пальцы, у него отросли ногти. Дела у него все хуже и хуже, его адвокат вот уже в третий раз не явился на встречу. Семья Франко отправила большую сумму денег этому человеку, в качестве оплаты за его услуги на взятку органам, чтобы те ускорили заседание суда, но с тех пор, как они получили чек, адвокат так и не появлялся. Франко ослаблен, и физически, и морально.

Кажется, вдобавок его трясет. Мы все похудели, если сравнивать с тем, какими мы сюда прибыли, но он еще стал ниже ростом. Может, он сутулится, но я так не думаю. Я не могу понять, что это. Элвис тоже не получил уведомления о заседании, он бесится, тем самым создавая себе еще больше проблем, ведь его здоровье важнее, чем свобода. Франко уставился на его ярко-красную голову, на сползающую челку, он говорит Элвису, что тот выглядит как «синьор помидор». Так и есть. Мы начинаем хохотать. Через два месяца, проведенных вместе, нам мерещится одно и то же, томатные кусты, помидоры, зреющие на солнце, сваленные грудой на стол, помидоры в салате, редиска и перец переливаются под девственным оливковым маслом, помидоры, нарезанные кубиками и смешанные со вкуснейшим соусом, которым заправляют лингуине. Наши рты наполняются слюной. На воле одинокий человек мечтает о сексе, в тюрьме нас больше всего волнует еда.

В корпусе С нежные желудки набивают вареной картошкой, Франко подавляет приступ ностальгии, он подходит к Элвису и протягивает руку помощи, помогает старику подняться на ноги. Он покачивается, находит точку равновесия, осторожно шагает к лавке, на которой мы сидим все вместе, три изгоя, чужаки-товарищи, мы снова смеемся, словно читаем мысли друг друга, должно быть, остальные, должно быть, считают нас сумасшедшими, потому что мы стоим на головах и обливаемся слюной при мысли о горячем душе, вкушаем воображаемые помидоры и планируем длительные путешествия. Но мы выживаем, человек прибывает в Семь Башен сломленным, молится, чтобы его срок прошел в безделье, умоляет Бога, чтобы все не было так, как ему пообещали, чтобы его не изнасиловали мужики и чтобы ему не перерезали горло. Он напуган, он взбешен, у него начинается паранойя. Он прислушивается к шепоту, он легко может сорваться и удариться в насилие, начать воевать с несуществующими врагами. Этот корпус – новая территория, но здесь мало чего интересного, другие заключенные останутся загадкой для чужестранца, который не понимает, о чем идет речь. Только Элвис и Франко что-то значат для меня, но их манеры и потаенный смысл их слов остаются для меня непостигнутым. Здесь нет разнообразия и нет поощрений, только месяцы и годы пустоты, которая еще долго будет тянуться, у нас слишком много времени, чтобы думать о будущем и сожалеть о прошлом. Безжалостная скука душит, эпилептическая клаустрофобия сломает самого сильного человека.

Тюремные надзиратели и другие заключенные могут, если захотят, сделать так, что паранойя новобранца обернется против него самого. Ты можешь чувствовать себя в безопасности рядом с убийцей, который кивнет тебе и поделится печеньем, а какой-то казнокрад будет доебываться до тебя, глумиться, прикинется наемным убийцей, хотя все, что он совершил, так это спиздил у стариков все их сбережения, второсортная шлюха, которая не видит дальше своего носа. Как только человек обустроится здесь и поймет, что к чему, он легко втащит казнокрада в сортир, надает ему пинков по печени, искупает его в саках, но все это – без крови, на сафари закон джунглей работает еще жестче, и только от страха, что будет еще хуже, этот мелкий преступник обделает свои штаны. Сломанный нос – это слишком очевидно, надзиратели переполошатся от вида хлынувшей крови, а эта мелочь, которая грабит бабулек, из того же сорта людей, которые в слезах побегут жаловаться Директору.