Тютчев: Тайный советник и камергер

Назначения пришлось ждать без малого шесть долгих лет. Иными словами, почти шесть лет наш герой ни копейки не получал из государственной казны, и его содержали родители.

Типично российская история. Блестяще образованный молодой человек и столбовой дворянин день за днем и год за годом терпеливо переписывал не им сочиненные бумаги всего лишь для того, чтобы раз в три-четыре года — да и то после длительных и весьма болезненных для его самолюбия проволочек — получить очередной чин. Однако получение нового чина первоначально никак не было связано с ростом оклада по причине его отсутствия, а впоследствии сопровождалось столь незначительным повышением жалованья, что об этом даже не стоило серьезно говорить. Спрашивается, для чего он это делал? Вряд ли он сам мог дать вразумительный ответ на этот вопрос. Так служило все потомственное дворянство. Считалось, что дворянин служит из чести. Впрочем, уже в начале XIX века поэма Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед» (1811) чутко зафиксировала некоторый сдвиг в настроениях дворянства. К подобному объяснению стали относиться иронически: одно из действующих лиц поэмы, безносая кухарка при борделе, заявила: «Из чести

лишь одной я в доме здесь служу». Социальная инерция была так высока, что десятилетие шло за десятилетием, но ирония была сама по себе, а поведение служивого дворянства было само по себе. И спустя столетие практически ничего не изменилось.

Один из наиболее известных «мирискусников», сын генерала и потомственный дворянин Мстислав Валерианович Добужинский (1875—1957), окончивший университет по первому разряду, вспоминал о собственном служебном дебюте, который совпал с началом XX века: «В те времена, можно сказать, все служили. Это была старая традиция, которая еще крепко держалась в России, особенно в “чиновничьем городе” Петербурге. Служили потому, что это было “принято” и давало общественное положение, а в будущем какую-то пенсию. <…> Глупее всего было то, что, закабалив себя ради жалованья, я на своей службе не получал пока ни копейки! Полагалось выдержать какой-то законный срок! (Только почти через два года я стал получать настолько приличное жалованье, что наконец мог не пользоваться той субсидией, которую получал от моего отца.) <…> И первое жалованье — 45 рублей в месяц — было назначено только через полтора года, когда я перестал быть “И. О.” и был “осчастливлен” утверждением в должности и в чине коллежского секретаря. Многие находили, что это редкое по быстроте начало служебной карьеры, и даже поздравляли!»^{54}

Вероятно, и Тютчева поздравляли в свое время, ибо дипломатическая карьера была заветной мечтой многих чиновников, но лишь редкие счастливцы могли ее реализовать, а круг чиновников, служивших за границей, был еще уже. Со времен гоголевского «Невского проспекта» было известно, что чиновники Иностранной коллегии «отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности и службы! как они возвышают и услаждают душу! но, увы! я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников»^{55}. В словах Гоголя видна нескрываемая ирония, но, действительно, обращение начальников с Тютчевым иначе как исключительно тонким назвать нельзя.

* * *

Уже через три года после того как Тютчев прибыл в Мюнхен[6], его непосредственный начальник посланник в Баварии граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков направил в Петербург ходатайство о пожаловании молодому чиновнику придворного звания камер-юнкера. Нравы той далекой эпохи были таковы, что посланник, мотивируя свое представление, посчитал возможным в официальном документе сослаться на родственные связи своего подчиненного. Документ стоит того, чтобы его процитировать.

«Этот чиновник, наделенный незаурядными способностями, не потерял понапрасну те три года, что находился при моей миссии. Употребив это время с большой пользой для себя, он вполне успешно выполнял и свои обязанности по службе, что побудило меня склониться к просьбам графини Остерман, близкой его родственницы. В продолжении минувшего года графиня не раз говорила мне о том, сколь признательна была бы она, если б я попросил ваше превосходительство перед государем императором о даровании г-ну Тютчеву придворного звания. Г-жа Остерман прибавляет, что о том же настоятельно просит и отец молодого человека, немощный старец, который настойчиво домогается, чтобы эта честь была оказана его сыну. Я не смею просить об оказании подобной милости как о награде за те три года, которые г-н Тютчев служил при моей миссии, поскольку труд, которым он занимался, не имеет большого значения и не дает ему права на сие изъявление монаршей благосклонности. Однако я решаюсь присоединиться к просьбам графини Остерман и ходатайствовать в его пользу, ибо не сомневаюсь, что в будущем он оправдает высочайшую милость своим усердием и преданностью службе»^{56}.