Тьма египетская

Он сам и Виктор приложили слишком много усилий, чтобы испепелить, забыть и растоптать болезненное чувство тоски по сыну Васеньке и его отцу – Роману Алексеевичу, своему незабвенному Михайлову. А равно и саму женскую природу, в которую он вляпался со всей полнотой своей мятежной, пытливой и тонкой натуры. Вляпался так, что и его рогатый наставник и вся его свита слишком долго не могли привести его в чувства. И только благодаря Глаше, он окончательно изжил в себе все остатки женской натуры, и вновь в нем ретиво взыграла его многажды хваленая страстная самцовость. Кою он доказал потом в сотне любовных соитий. И вновь местные сплетники разнесли по царству долгожданную весть о том, что с импотенцией Махнева, к счастью, наконец-то покончено.

Но вот он увидел Глашиного сына и едва сдержал в себе набежавшую слезу. Мальчик был чудо как хорош. И он был полной копией своей красавицы-мамочки. Его назвали Юрием, в честь деда.

Владимир еще долго рассматривал спящего младенца, пока не отлетел в сторону и не присел на уголок скамьи.

Не без любопытства и трепета Владимир бегло оглядел ее фигуру. Казалось, она осталась прежней, если бы не грудь и бедра. Грудь стала чуточку больше, а бёдра несомненно шире. Эта мысль не оставляла его в покое. Как он мечтал увидеть ее обнаженной.

«Откуда берутся байки о бесстрастности мертвых? – нервно думал он. – Иногда мне кажется, что я хочу ее еще сильнее, чем при жизни! О, боже! Дай силы, вытерпеть всю эту муку… Я обязательно войду в ее сон и овладею ею…»

В этот день он пробыл с ней недолго. Он улетел. И стал ждать удобного часа, чтобы проникнуть в ее сон.

Чаще всего Глафира ночевала в супружеской спальне. Владимир считал для себя моветоном – прийти в ее сон тогда, когда она находилась в объятиях супруга. Он долго ждал подходящего случая. И вот он наступил: Сергей Юрьевич уехал на три дня по делам в соседнюю губернию. Глафира ночевала в комнате сына.

Махнев пришел к ней задолго до того, как она начала дремать. Маленький Юрочка спал. А Глаша читала какой-то французский роман. Тонкий шелк пеньюара соблазнительно обтягивал ее пышную, молочную грудь. Нежные руки покоились поверх пухового одеяла. Рваное пламя свечи освещало прекрасное лицо Глафиры. В какой раз ее взгляд скользил по прыгающим строчкам. Она читала и не вникала в содержание романа. А после она глубоко вздохнула и перевернулась на спину. Владимир сидел рядом, на краю кровати, и с трепетом смотрел на нее. И вдруг ее глаза наполнились слезами, и она прошептала с горячей укоризной:

– Ну, почему ты мне не снишься? Почему? Ты вновь бросил меня!

– Нет! Что ты! – крикнул он, но она не услышала его.

Она продолжала беззвучно плакать, утирая слезы:

– Володя, ну, где же ты? Приди ко мне… Я скучаю. Я безумно скучаю.

– Глаша, Глашенька… Да, вот же я! Я рядом, – повторял он возле ее головы, целуя в мокрые от слез щеки.

И в этот момент он дерзко и решительно взял ее за руку и потянул ее душу в глубокий, как омут, сон. Она неожиданно зевнула и безропотно утонула в пучине сладкого Морфея.

* * *

И тут же они оба очутились в маленьком и таком знакомом им обоим месте. Это была комната в знаменитой банной горнице, в поместье Махнево. Они оба знали эти бревенчатые стены, обстановку, картины, запах можжевельника. Только нынче, в их совместных снах, эта комната будто лишилась и намека на свое прежнее предназначение. Из нее куда-то исчезли все атрибуты прежней порочности. Изменилась и тематика картин на стенах. Они превратились в обычные, приятные глазу пейзажи. Со стен и из шкафа пропала коллекция кожаных плетей, исчезли и прочие вольности – кресла, распорки для рук и ног, мотки веревок.

Где-то вдалеке уютно стрекотал сверчок, за распахнутым окном по-ночному шелестели ветлы и сосны. Вдали, в роще, пел соловей. Полная луна заливала горницу холодным и таинственным свечением. Ветерок колыхал легкую занавеску.

Глафира сидела на краю кровати. Тонкая муслиновая сорочка с рядом мелких рюш и вышивкой на груди облегала ее полные плечи и натягивалась на высокой и пышной груди. Русые волосы были заплетены в вольную, пушистую косу. Непослушные пряди спускались на чистый лоб и нежную шею. Владимир смотрел на Глашу во все глаза.

Её бедра, живот и ноги, не стянутые корсетом, теперь, в ночи, казались полнее, чем днём. Мягкие руки лежали на сомкнутых коленях. Владимир невольно залюбовался всей ее женской и такой притягательной полнотой. Сквозь белый муслин отчетливо проступали контуры крупных сосков.

– Ну, здравствуй, любимая, – тихо сказал он.

– Володя, ты? Почему тебя так долго не было? Я ждала, ждала… Это снова сон?

– Да, ты спишь. Только так мы теперь можем с тобою видеться.

– Почему ты долго мне не снился?

– Я не хотел тебе мешать. Ты стала мамой.

– Да, – робко ответила она. – Наверное, я подурнела. Беременность не красит женщину. Я кормлю Юрочку сама. И я поправилась.