Тьма в полдень

– Делается то же, что делалось всегда, – возразил Болховитинов, – всегда были войны, и жестокости, и всегда страдали люди, не виновные ровно ни в чем. Я ведь не доказываю вам, что человечество живет в раю, не правда ли. Я лишь хочу сказать, что мир все-таки становится понемногу лучше после каждого такого потрясения. Следовательно, закон конечного торжества каких-то добрых сил несомненно существует... Он проявляется хотя бы в том явлении, которое принято называть прогрессом.

– А я не знаю, становится ли он лучше, этот наш роскошный мир, – сказала Таня. – Я недавно перечитывала «Войну и мир». Нам бы такую «войну» и такие «бедствия»!

– Ну, это вы зря, Татьяна Викторовна, по тем временам...

– Вот именно – по тем временам! В том-то и ужас, что по тем временам это казалось пределом несчастий, которые могут случиться во время войны. А нам сейчас смешно об этом читать!! Ах, сожгли Смоленск! Ах, Москву разграбили! Ах, расстреляли дюжину поджигателей! А сейчас что? Вы видели, что сделали с нашим городом? Помните развалины, где мы с вами познакомились? А вам те рассказывали, как здесь уничтожили евреев? Где же ваш знаменитый прогресс? И это мир, который «стал лучше »?

Объезд наконец кончился. Они выбрались на готовый участок шоссе, обогнали несколько тяжелых крытых грузовиков. В приоткрытое с Таниной стороны окно туго ударил горячий сквозной ветер.

– Я понимаю вашу точку зрения, Татьяна Викторовна, – сказал наконец Болховитинов, – но согласиться с ней – воля ваша – не могу. Мы немного по-разному представляем себе этот прогресс в графическом выражении. Вам кажется, что это должна быть восходящая прямая, где каждая данная точка находится выше предшествующей. Приблизительно так, да? А вы представьте себе не прямую, а ломаную. Тогда, если рассматривать отдельные отрезки, они могут оказаться как восходящими, так и нисходящими, но вся линия в целом идет вверх. Вы сейчас берете один короткий отрезок – полтораста лет; я готов с вами согласиться: на этом отрезке человечество потеряло многое. Многое и достигнуто, не будем забывать об этом, но допустим, что главное утрачено. Назовем это человечностью. Назовем это мягкостью нравов. Назовем это терпимостью – политической, религиозной, какой угодно. Но ведь это только один отрезок! А возьмите их несколько – вы сразу увидите, что эта ломаная, зазубренная, очень нескладная линия все же упрямо стремится вверх. Разве нет? Но несомненно, Татьяна Викторовна. Несомненно! Вы сравниваете наш век с девятнадцатым; хорошо, сравните его с четырнадцатым...

– Почему тогда уж не с Вавилоном?

– Можно и с Вавилоном. С любой исторической эпохой. Сравните наше время с любым, выхваченным из истории наугад, и вы увидите, что нравы смягчились, человечности стало больше, больше терпимости, больше знаний. Нет, вы зря отрицаете прогресс, Татьяна Викторовна...

Машина шла теперь на большой скорости, – под колесами с ровным гулом проносилась гладкая поверхность шоссе, торопливо мелькая навстречу черными поперечными линиями.

– Какова дорожка? – спросил Болховитинов. – Шик!

– Меня не приводят в восторг немецкие достижения, – Сказала Таня сухо.

– Напрасно в данном случае. Это не немецкая дорога, Татьяна Викторовна. Эта дорога построена на русской земле, русскими руками. Если тут и замешано несколько немецких инженеров, то это не должно вас смущать. Все ваши заводы в начале тридцатых годов тоже строились иностранцами.

– Тех мы приглашали! А эти пришли незваные. По-моему, есть небольшая разница?

– О да, совсем небольшая – применительно к этой дороге. Немцы уйдут, Татьяна Викторовна, а дорога-то останется. Вы думаете, я не учитывал этого, подписывая контракт с «Вернике»?

– Вы, я вижу, патриот.

– Изволите шутить, Татьяна Викторовна, а тема не из шуточных...

– Простите, я не хотела сказать ничего обидного. Вы можете остановиться на минутку?

Болховитинов сбросил газ и выключил сцепление; машина мягко зашелестела покрышками, сворачивая к обочине.

– У меня закружилась голова, – извиняющимся тоном объяснила Таня, открывая дверцу. – Постоим немного, если вы не торопитесь...

Они вышли на шоссе. Сейчас здесь было тихо, почти безветренно, ярко светило солнце с уже по-сентябрьски блеклого неба. Длинная сверкающая паутинка зацепилась, пролетая, за Танины волосы. По направлению к городу промчался в сопровождении мотоциклистов низкий длинный, забрызганный грязью «хорьх» какого-то высокого начальства. Таня задумчиво посмотрела ему вслед, нюхая сорванную на обочине серебристую веточку полыни.

– Может быть, из самого Берлина едет, – сказала она.

– Возможно, – согласился Болховитинов.

– А эта дорога идет прямо туда?

– Ну, в общем, да. Дальше она смыкается с сетью имперских автомобильных дорог. Вы же видите, это капитальная штука. – Он сделал широкий жест, словно приглашая полюбоваться своим творением. – Немецкий стандарт для стратегических автострад второй категории, с девятиметровой проезжей частью.

– О-о, – сказала Таня. – Девять метров, подумайте. Это что – асфальт?

Она присела на корточки и потрогала пальцем шершавую серую поверхность.