Тьма века сего

Пришельцы тоже бежали и тоже спотыкались, и кто-то падал, поднимался и бежал дальше, а кто-то так и несся вперед на четвереньках, высоко взбрыкивая ногами, похожий на неведомого зверя, никогда не сущего под солнцем, и прыгал на людей с оружием и без. И кто-то из людей с оружием вдруг кричал пронзительно и жутко, рычал, как рычат раненые медведи, и разворачивался к своим, и бросался на них, разрывая руками и рубя мечами…

Солнце видело, как безоружные побежденные осеняли себя знаком креста, как это делают смертные, когда молятся или испуганы, и пятились, и кричали, и кто-то падал, кто-то снова бежал, а пришельцы неслись мимо них, не трогая, и снова и снова бросались на тех, с оружием…

Солнце видело, что пришельцы уже идут не порознь, не дюжинами, а сотнями; они шли и бежали, и валили на поле со всех сторон, и земля снова вздрогнула от разноголосого воя и крика, и плача, и рева. Смертные на поле смешались — недавние победители и побежденные, и странные пришельцы, и солнцу казалось, что все убивают всех — не разбирая, где кто, и паника, ужас, отчаяние пеленой накрыло поле у холмов…

Вой одержимых оглушал и сам заглушался людскими криками, и сплетался с ними, и в кучу смешались люди и нелюди; Фридрих видел, как поднялся сбитый с ног легионер, поводя вокруг исступленным взглядом, развернулся и молча, неправдоподобно высоко и стремительно прыгнул на всадника в нескольких шагах от себя, повалив его наземь вместе с конем.

Что-то прокричал рядом фон Тирфельдер, но сквозь стену криков и воя слов разобрать не вышло, лишь донеслось обрывком громкое паническое «заражают!»… Паника. Паника лилась волнами отовсюду, пыталась просочиться в душу, в тело, пыталась сковать и подавить, и Фридрих видел, что поддаются ей многие, но многие же и находят силы выстоять. Стальные холодные коготки ужаса и отчаяния скребли нервы, и бусина богемского граната на груди нагрелась, разливая по телу пронзительный жар, и паника отступала, а потом вновь шла на приступ и снова отлетала прочь…

«Я справлюсь!».

Мысль кричала, билась в разуме, как запертый волк в клетке — «я справлюсь! Альта, я справлюсь сам, защити лагерь!», но в ответ не было ни слова, и бусина все так же горела, разливая тепло и швыряя прочь, как щенка, атакующий ужас.

Фон Тирфельдер позади вскрикнул, загремели оземь доспехи, и крик повторился — громкий, пронзительный, жуткий; Фридрих развернул коня, готовясь ударить с седла вниз…

Толчок в бок был похож на удар осадного тарана. Дыхание перехватило, в голове загудело, зазвенело, точно невесть как вдруг оказался на звоннице, под самым колоколом, поле и небо кувыркнулись перед глазами, и от удара спиной о землю, казалось, сердце на миг остановилось. Перед лицом возникли оскаленные зубы, и сквозь звенящую пелену был близко и громко слышен вой — тот самый нечеловеческий, запредельный, леденящий, что носился над этим полем, оглушал, душил. Надо было подняться, подняться прямо сейчас, вскочить и сбросить с себя это тело — тощее, как скелет, и легкое, как соломинка… Вскочить, как учили, рывком с перекатом, сбросить…

Рот с оскаленными зубами вдруг застыл, широко раскрывшись, и вой стал хрипом, а меж зубов показалось что-то плоское, серо-красное, словно одержимый решил подразниться и высунул язык, почему-то похожий на острие меча. Острие замерло на миг и исчезло, и мелькнула сталь полотна, и верхняя челюсть нелюдя отлетела прочь вместе с половиной головы. Чей-то стальной сапог пнул застывшее тело, свалив его наземь, протянулась рука, и Фридрих не с первого раза смог ухватиться — латной перчаткой за латную перчатку.

Заходящее солнце било в глаза, решив напоследок наверстать весь тот свет и тепло, что не позволяли ему излить в этот день, и Фридрих поморщился от рези в глазах и боли в затылке, все еще с трудом держа равновесие и с удивлением отмечая, что меч все-таки не выронил.

Справа возникла фигура легионера — окровавленного и безоружного, с бешено выпученными глазами, протянулась рука со скрюченными пальцами, и пузырящийся кровью рот раскрылся, издав протяжный визгливый вой. Фридрих ударил наотмашь, перерубив лицо, добавил вдогонку, поперек шеи уже падающего тела. За спиной раздался хриплый рык, и он рывком обернулся, замахнувшись, но уже осознав, что это не завывание одержимого, а просто надсадный выкрик человека — отчаянный, ожесточенный, тяжелый.

Фридрих остановил замах, замер и опустил руку, встретившись с напряженным, усталым взглядом глубоко запавших глаз. Рихард фон Хинтербергер стоял в одном шаге рядом, сжимая рукоять дешевого короткого меча, явно чужого, подобранного с чьего-то тела на этом поле. Меча с острием, похожим на язык…

Фридрих кивнул и отвернулся, щурясь на солнце и готовясь встретить существо, что неслось с визгом прямо на него, перескакивая через груды мертвых и не обращая внимания на живых.

Солнце ползло к закату, размазывая над полем, обратившимся Армагеддоном[207], густую желто-алую тушь.

Глава 43