То было давно…

Приятели мои решили не ложиться спать. Утренняя заря блистала за лесом. Бодро и весело шумели колеса мельницы в пене голубой воды.

Умывались у речки. Было видно дно, песок и мелкие камушки. Рядом подошли коровы и пили кристальную воду. Как-то всё просто, естественно, хорошо.

Когда вернулись в дом мельника, на столе шипел самовар, белела скатерть, расставлены были закуски из Москвы. Пришла Прасковья Андреевна, жена мельника, и дочь Маша в голубом ярком платье, в косу вплетена лента.

Разливали за столом чай, брагу, говорили: «Вот грибки попробуйте. Рыжики, валуи, белянки, пирог с капустой, оладьи с медом».

– Маша, – сказал я, – Василий Сергеевич всю ночь на сосне просидел: волков боялся. Пожалей его.

Василий Сергеевич, причесывая мокрые волосы у зеркала, рассмеявшись, сказал:

– Верно. Ночью до чего страшно было, на сосне сидел.

– Да неужто правда, – удивлялась мельничиха.

– И я сидел, – кротко сказал Коля.

Маша, посмотрев на Колю, закрыла лицо фартуком и, смеясь, выбежала из горницы.

– Странно… смешного мало, – обиженно сказал Коля Курин. – Разорвут, сожрут…

– Да полно, – смеялась мельничиха. – Что в тебе им есть? Худой – кости да очки. И неслыханно дело, чтоб тут человека съели. А волки у нас кругом. Вот с вечера выть зачнут – таку скуку нагонят. В городах-то нету этого, у вас… Там весело…

«Ну, – подумал я, – у нас волки-то есть пострашнее…»

Утренним осенним солнцем освещена мельница. Бежит, блестя по колесам, синяя вода. А за ней… река. Берега – в заросли серой опавшей ольхи. Темными пятнами спускаются по песчаному обрыву огромные ели. Всё опрокинулось в тихой воде. Какая красота! Я тороплюсь наносить на холст красками эти формы и цвета.

Сзади меня стоят помольцы и смотрят, как я пишу. Один держит дугу и говорит мне, смеясь:

– Сдел милость… Э, у тебя лазорева краска, эво-та, хороша… – показал он на палитру. – Намалюй мне цветочки – это место на дуге. Зимой поедешь, поглядишь – веселей будет…

Английские рябчики

Серый осенний день. На деревянном мосту через речку сижу я с приятелем своим, рыболовом Василием Княжевым. Ловим мы на удочку ельцов. Небольшая елец-рыбка – серебряная, вершков в пять. Видно, как поверху быстрой речки плывут наши поплавки. Пропадет поплавок, дернем, ну и попал елец.

Раннее утро. Много мы наловили ельцов. Послезавтра – Покров день, ко мне в деревенский дом приедут приятели-охотники. Василий говорит:

– Ельцы хороши. Я из них копчушки приготовлю, коптить их надоть. Я знаю, видал, как их в Москве коптил Бураков. И вот хороши копченые ельцы! Скусны, язык проглотишь! Их в торговле нету, на рыбу эту не глядят, за рыбу не считают, не знают… а скусны.

Беспрестанно попадаются ельцы, уж мы их поймали сотню.

По берегу речки идет песчаная осыпь, по ней еловый лесок. Кой-где желтые осенние березки. Тихо. Высоко над нами раздается гортанный звук «курлы-курлы»: летят журавли. Хорошо на речке… задумывается душа.

В саду у меня, близ дома, у больших сосен, идет густой дым. Вижу, около сидит на корточках Василий. Когда я подошел к нему, вижу – Василий подкладывает в тепленку сухие осиновые поленца и сучья. Сбоку из кирпичей сложено что-то вроде печурки. Там висят на проволоке ельцы. Глаза Василия слезятся от дыма. Вытирая их рукавом, он говорит мне:

– Их вот на осиннике коптить надоть, хороши будут. Ишь, рассол из них течет. Долго коптить надо, умеючи.

У меня краски масляные из Лондона, фабрики «Виндзор-Ньютон». Картонные коробки в деревянном ящике, на нем ярлыки. Вот этот ящик как раз пригодится для копченых ельцов. Сбоку пишу крупно черной краской английскими буквами: «мымра». Ровно укладываем мы с Василием копченых ельцов полный ящик и крышку забиваем гвоздями. Приедут гости – угостим их «английскими копчушками»…

Пришел ко мне охотник Герасим Дементьевич – сосед, принес пару белых куропаток и три кряковых утки – на праздник, значит. Я его и прошу:

– Вот что, Герасим, будь друг, знаешь грачей? Их по лугу у мохового болота, где полдни, – стаи летают. Настреляй, пожалуйста.

Герасим смотрит на меня и смеется.

– Чего это, – говорит, – куда их? Подушку, что ли, пером набить хочешь? Так от кур-то перо лучше.

– Нет, – говорю, – набей, пожалуйста, десяток.

– Чего это, Лисеич, заряда жалко – на что тратить… Давай тады твое ружье, сейчас настреляю.

– Василий, – говорю я Княжеву, – вот что: Герасим настреляет грачей, надо их будет ощипать, только чтоб тетка Афросинья не видала, а то откажется жарить. Головки у них отрежь и ноги тоже. Скажешь ей, что это дичь – чирки ну или вроде.

Василий смотрит на меня с удивлением, проводит пальцем под носом и смеется, шипя, вроде как гири у часов поднимает.

– Это чего? – говорит. – Неужто вы гостей ими кормить хотите?

Жареных грачей кладем в банку, туда эстрагон, маленькие огурчики, разводим брусничное варенье и заливаем. На банку наклеиваем ярлык с английских красок: «Италиен-Ринг-Ализарин». Сбоку ярлык. Пишу: «Альбион, рябчик».