То было давно…

– Вот ведь, – говорил Василий. – Вы тоже упрекаете меня: «пьешь», вроде как я пьяница, выходит, а ежели правду сказать, чего я? – ничего. Чего у меня есть – ничего, и кто я есть? Просто, можно сказать, бродяга. Но только это самое для кого как. Такой человек бывает с достатком, так он тебя гнет и всё к худу клонит. Ему угодить никто не может. У его все виноваты. И ежели у тебя гроша нет, а у его трешник, он над тобой царь и Бог, и учит тебя, и себя над тобой ставит: кто я – знай, и умным себя полагает, потому у него трешник в кармане, да.

Березкин – хозяин. Я ему камышовые концы, удилища всю зиму правлю. Я ведь мастер. Понимаю, что удильщику конец что ни на есть прямой нужен, снасть понять надо. Ведь радость в руке какая – на ровное удилище рыбу взять. Я мастер, потому правлю, значит, хорошо. А Березкин молчит. Никогда меня не похвалит. Всё только одно от него слышно: «Пьете, деньги пропиваете». А какие деньги? гроши! Завсегда я виноват. А ежели выпьешь на виду, так он меня что ни на есть матерно. Так уж заведено. Ну, огорчит, опять же выпьешь, ну и легче. Вино для этого самого и заведено.

– Ну а с радости-то тоже надо?

– Ну да, и с радости, – зашипев, засмеялся Василий, – вот теперь бы коньячку в чай хорошо.

– Вали, Василий, тащи из корзинки.

Василий опрометью бросился в палатку. Мигом хлопнула пробка, и он подал мне бутылку.

– Хорошо, – сказал Василий. – Ну и жисть на свете – что надо? Заметьте, ведь этакие выдумают напитки пользительные. Хоша вот коньяк взять али ром. А кто выдумал? Вот и водку тоже. Кто первый винокур был? Знаете?

– Нет, Василий, не знаю.

– Ну вот, а чего вам говорить – вы ведь ничего не верите. Первый винокур был – леший.

– Ерунда…

– Чу… – насторожился Василий, – слышите?

Я услышал шаги. Кто-то шел из леса. Скоро мы увидели подходивших к нам троих людей.

Один из них был в подряснике, другой – низенького роста, с широкой шеей, в рваной кофте, и третий – в коротком тулупе. Все босиком. Все трое сняли шапки, и толстошеий сказал:

– Здравия желаю, ваше благородие. Не обессудьте за беспокойство, одолжите папиросочку поднадзорному.

Он почему-то пристально смотрел на Василия… Тот оробел.

– Вот что, поднадзорные, – говорю я, – станция отсюда семь верст. Ступайте туда. Вот вам десять рублей. Купите в буфете колбасы, копченых селедок, баранок, пива, бутылку водки, словом, на красненькую всего, и приходите сюда.

Взяв красненькую, они повернули, быстро побежали и скрылись в лесу.

– Ну вот, – сказал Василий, – дождались! Чего это вы, право, красненькую? Нешто можно? Красненькую пропьют, а потом вернутся – и тогда ножа не миновать. Я-то вижу – рыжий-то, с толстой шеей, ведь это что ни на есть убивец. А вы деньги даете. Надо отсюда сейчас слезать. В этаком месте такие люди.

– Не беспокойся, Василий, – сказал я. – Я их напишу у костра. А потом они перенесут палатку на Глубокие Ямы, про которые возчик рассказывал, где водяной воет и лес велик. Там должно быть хорошо.

– И чего это вы, право. Поднадзорные, водяной воет, чего хорошего? Спать теперь – ау.

Василий сокрушенно качал головой.

Я лег спать и крепко заснул. Слышу – Василий трясет меня в плечо, говорит:

– Слышите, идут…

Вернулись поднадзорные. Принесли всё. Разложили большой костер. Повесили котелок. Стали весело закусывать, выпив по стаканчику. Я вынул холст и писал костер и их освещенные лица. Василий в беспокойстве переводил недовольно черные глаза то на них, то на меня. Один из поднадзорных сказал:

– Барин, вот что: это место – пустошь. Мужики вас одолеют, потому оно ихнее. Палатку и чего у вас есть – всё донесем.

– Ладно, – ответил я. – Пойдем потом на Глубокие Ямы?

– Верно. Вот место, вот лес, и рыбы что… Туда никто не придет – боятся. Там чертовы много и списать вам есть что.

– Только я устал немножко, надо часок-другой поспать.

Холст с написанным костром я вставил в ящик, потушил фонарь и лег в палатке. Сидевшие у костра поднадзорные говорили:

– Хорошо с селедкой еще по стаканчику пропустить.

Василий деловито соглашался:

– Что ж, можно еще по одной, а то и будя. Конешно, он так простой с виду, а то и строг до ужасти.

Это он говорил про меня.

– Пивца бы открыть, – сказал поднадзорный, – бегали на станцию, запарились.

– Можно, – ответил важно Василий, – по стаканчику, – и засмеялся, зашипев. – А вот духовный-то, монах, зачем при вас находится?

– Тоже к нам вступил через это самое, через бабу…

– Монаху бы и не надоть, – сказал Василий.