То было давно…

Серое небо. Ровными рядами идут синие тучи. В свежести воздуха и в запахе дыма от овинов что-то бодрое входит в душу. В саду у меня пожелтели листья клена и легли на деревянную лестницу террасы. Ровно стоят стога скошенного сена по лугу. Черной стаей грачи перелетают по сжатому полю. Свежий день. Собака моя, Феб, смотрит на меня.

– Пойдем на охоту, Фебушка, – говорю я.

Феб прыгает в радости, и вертится, и лает. Надеваю большие сапоги. Феб в радости фурчит носом и кладет лапы мне на колени.

– Ну, пойдем, пойдем… – говорю я собаке. – Постой, ты мне мешаешь.

Воздух, как струя живая, наполняет грудь. С проселка я перехожу сжатое поле, спускаюсь вниз под горку. С краю бугра краснеют кусты рябины и, перелетая, трещат дрозды. Внизу, в кустах ивняка, видны желтые мелкие камушки ручья. Быстро бежит вода. И как она чиста! Останавливаются глаза, и смотришь почему-то долго на дно ручья.

Иду у заросших кустов, среди них видны бочажки. Впереди бежит Феб, вижу вдруг – он отскочил от воды. Я подумал: «Должно быть, змея…» – и пролез сквозь кусты посмотреть. В круглом небольшом бочаге плеснуло у самого берега. Что-то странное я увидал – точно большой мешок в темных пятнах ворочался в воде, у самого берега. Половина мешка ушла под берег, и чудовище вертело широким, как лента, хвостом.

«Сом, – подумал я. – Из реки зашел».

Я опустился и ногой в сапоге толкнул его. Сом повернулся в омуте. На огромной голове – белые маленькие глазки в упор смотрели на меня.

– Откуда ты пришел, леший? – сказал я.

Он, повернувшись, опять ушел под берег. Ручей был мелок – как он мог попасть туда?

«Вот, – думал я, – приедут приятели мои, буду показывать сома».

Отойдя от ручья, пошел по берегу. Ручей переходил в болото. Высокая трава на кочках, а вдали, среди кустов, блестела вода реки. Ноги вязли в болоте всё глубже и глубже. Феб, вертя хвостом, шел впереди, подняв голову, причуивал. Повернулся и стал. «Далеко», – думаю. Пошел к нему. Невозможно – глубоко, едва вытаскиваю ноги. Холодная вода наливается в сапоги. Ближе и ближе подхожу к собаке. Феб стоит как вкопанный. От самой его морды вылетает дупель и, раненный, падает за речкой, у старого брошенного сарая.

Под ногами качается земля, и тонут ноги. Выбирая места, где гуще трава, я пробираюсь к берегу. Неожиданная радость: с правой стороны вижу рыбацкий челн у реки. Он полон воды.

– Феб, – говорю я, – там, там, дупель, достань, там! – показываю на ту сторону реки. – Достань.

Феб смотрит на меня и плывет по реке, нюхая воздух.

Надев ружье на шею, я тяну челн на берег, покачивая его набок, – вода льет из него. Вылив воду, опять толкаю его на реку и сажусь в него. Куском шеста отталкиваюсь от берега и гребу им скоро-скоро. Но вижу – быстро в старый челн набирается вода. Доеду ли до берега? Уж близко.

Вдруг челн опускается носом в воду, и я опускаюсь вместе с ним. Холод. Держусь рукой за край челна и гребу. Вот берег, у берега глубоко… Хватаюсь за траву, вылезаю. Ремень от ружья на шее душит. Ух, как холодно… Только спина почему-то сухая.

На берегу Феб держит во рту дупеля и ходит кругом меня, как-то особенно разводя от удовольствия карие глаза. Бегу в сарай. В углу навалено немного сухого сена, достаю из кармана коробку спичек – мокрая. Открываю коробку. Не зажгутся. Еще в ягдташе коробка новая, там спички суше. Но обо что зажечь? Край коробки сырой. Беру в сарае кусок сухой палки и тру о бревно. Тру долго, пробую – согрелось дерево. Прикладываю к теплому месту край коробки… Озяб ужасно, зуб на зуб не попадает. Снова тру и тру палку. Выбираю спичку посуше – не зажигается. Выбираю другую – вспыхивает огонек. И я зажигаю сено. Отделяю горящее, подкладываю. Какая радость!

В сарае горит костер, кашляю от дыма, кладу щепы, палочки, бегу к кустам, ломаю сучья можжевельника… Окостенел, дрожу весь. Раздеваюсь и голый бегаю за хворостом. Уж около сарая тоже горит костер. Греюсь у самого огня – грудь, коленки. Тепло. Только спина как лед.

А Феб всё приносит мне того же дупеля, кладет передо мной и смотрит на меня в недоумении. Сушу платье, но оно такое мокрое.

«Захвораю, – думаю я, – воспаление легких…»

И кладу на самый костер штаны, куртку. От них идет пар, а потом и дым. Тлеют края…

«Черт с ним, – думаю я, – пускай горит».

Надеваю на себя почти горячие штаны и куртку. Как-то сразу становится лучше. Чувствую себя человеком. Вдруг вспоминаю сома, который в омуте. Ничего ему! – в воде всегда, и зимой сидит.

Сом, я тебя выпущу в реку, а ты помолись за меня своему богу…

Рубашка высохла, хотя наполовину сгорела. Но замечательно в рубашке. Рубашка необходима человеку.

Как-то в Москве зимой, вечером, в компании друзей, кто-то сказал про одного знакомого: «В тихом омуте черти водятся». И вдруг вспомнил я деревню, лето, ручей и тот бочаг, где я видел сома, которого хотел выпустить в реку на свободу.

Я рассказал о чудище приятелям своим, охотникам, и они решили поехать в деревню ко мне как-нибудь на праздниках, и того сома достать из бочага.

Рождество. Всё занесло снегом.