«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Но я должен вас огорчить, Костенька, тюлень так потолстел, так объелся рыбы, что умер от разрыва сердца. Что было с Василием! Он так рыдал. Мы с ним хоронили тюленя. Он его закопал у самой воды, в песке на Волге, и говорил какую-то свою молитву, смотря на воду. Я не мог видеть и тоже плакал.

* * *

В новом театре, построенном Солодовниковым, открылась Частная опера С. И. Мамонтова. «Фауст» шел в таком составе: Фауст — Мазини, Мефистофель — Шаляпин, Маргарита — Ван-Зандт, Валентин — Девойд. Пели Сильва, Броджи, Падилла и другие знаменитости Италии. Поставлены были оперы: «Рогнеда», «Опричник», «Псковитянка», «Хованщина», «Аскольдова могила», «Орлеанская дева»^[480]. Кажется, не было опер, которые не шли бы в театре С. И. Мамонтова. Шаляпин поражал художественным исполнением и голосом очарованную оперой Москву.

Как-то я писал портрет Мазини. Во время сеанса зашел Савва Иванович. Мазини встал и встретил его дружественно. Посмотрев на портрет, сказал:

— Ма belissimo ritratto!^[481]

И вдруг спросил Савву Ивановича:

— А тебе я нравлюсь? Нравится, как я пою?

— Еще бы! — ответил Мамонтов.

— Да, но я не так пою, как мой учитель Рубини, которому я не достоин завязать ремень на его сапоге.

— Я слышал Рубини, — сказал Савва Иванович.

— Как, ты слышал Рубини? — схватив Мамонтова за руку, спросил Мазини. — Ты его слышал!?

— Да, слышал, в Риме.

— Он пел лучше меня?

— Пел изумительно, — ответил Савва Иванович, — но не лучше Анжелло Мазини.

Мазини недоверчиво смотрел на Савву Ивановича…

* * *

Прошел год. Я жил вместе с Врубелем в мастерской на Долгоруковской улице в доме Червенко. Рядом была мастерская Серова. В час дня ко мне пришел В. А. Серов и, входя, сказал:

— Ужасно! Знаешь, Константин, сегодня утром Савва Иванович арестован.

— Как арестован? — удивились я и Врубель. — За что?

— Арестован, и так странно, — сказал Серов. — Он только что приехал из-за границы. Его вывели жандармы и увезли куда-то.

«В чем дело — думаем. — Политика? Но Савва Иванович даже не говорил никогда о политике. Растрата? Он жил скромно и даже был несколько скуп, не кутил, не играл. В чем дело?»

Никто не знал, ни сыновья его, ни брат, за что арестован Савва Иванович. Арестовал его прокурор Курлов.

Я просыпался ночью и все думал о Савве Ивановиче — что это значит? Проносилась моя жизнь с ним, и никак я не мог найти причин его вины. Это должно быть дела неудачи, растраты — не может быть. Он держал оперу. Платил умеренно — не говорил о тратах. Жил как-то другим искусством.

На другой день утром ко мне приехал В. Д. Поленов и сказал, что был у Анатолия Ивановича (брата С. И.) и тот ему говорил, что он видел брата и что тот не мог ничего объяснить, не знает, в чем дело.

— Непонятно, — говорил В. Д. Поленов.

В это время я делал проект для парижской Всемирной выставки^[482], кустарный отдел, и для утверждения его должен был ехать в Петербург к министру С. Ю. Витте. Витте был расстроен арестом Саввы Ивановича и первый мне сказал:

— Я не знаю, в чем дело; его травили газеты, писали, что чижовский капитал растратил^[483]. Он молчал, не отвечал на газетные нападки. И знаете, что он, будучи неответственным душеприказчиком Чижова, из миллиона двухсот тысяч создал семь миллионов, на часть которых построены им в Костроме лучшие технические училища.

— Он же честный человек, — говорю я Сергею Юльевичу.

— Я знаю, — сказал Витте.

И, прощаясь со мной, как-то в сторону, думая о чем-то, добавил:

— Сердца нет…

* * *

В. А. Серов поехал в Петербург к Государю. Государь сказал Серову:

— Жалко старика. Мне сказали, что он виноват. Суд скажет правду.

— Не думаю, что виноват, — сказал Серов.

— Я немедля прикажу, пускай Савва Иванович живет дома до суда, — сказал Государь Серову.

* * *

У Мамонтова были отобраны деньги и имущество.

Он был освобожден судом, и помню, как в этот вечер мы шли с ним за Бутырскую заставу, в его керамическую мастерскую, где он ранее лепил вазы. Долго звонили у калитки. И в конце концов найдя собачью лазейку в заборе, пролезли во двор и разбудили дворника.

В мастерской было две комнаты. Я пошел в лавку к заставе, купил калачей, колбасы, баранки, селедку, послал с письмом на извозчике дворника за Врубелем, Серовым, поставил самовар.

Сидя за столом, мы смотрели друг на друга. Савва Иванович, смеясь, говорил мне:

— Ну, Константин Алексеевич, вы теперь богатый человек, а я вот разорен совершенно.

Он был все такой же, ничем не изменился.

Савва Иванович жил на своем керамическом заводе в маленьком деревянном домике. Он лепил вазы, и Врубель помогал ему. Они делали замечательной красоты обжоги.

Прошло три года. Государь вызвал к себе в Петербург Савву Ивановича.

— Савва Иванович, — сказал Государь, обняв его, — я хочу помочь вам вернуть ваше положение и средства.

— Нет, — ответил Мамонтов, — нет тех средств и положений, которые были бы равны словам, сказанным вами. Больше мне в жизни ничего не надо.

* * *

Когда Савва Иванович был болен — это было в 1917 году, — я навестил его.