То, что имеешь, держи Православие и католицизм в трудах русских святых и церковных мыслителей

Дело оказывается не в том, чтобы, устрашившись того предельно-страшного, что произошло в России и что должно было обрушиться на весь остальной мир, — опямятоваться и предотвратить катастрофу, аналогичную Русской, покаянным возвращением к Богу. Дело совсем в другом. Напротив того, надо проникнуться тем, что в католицизме все более, чем благополучно: будущее всего мира зависит только от того, сумеет ли Православная Россия приобщиться к католицизму, перестав быть Православной. Задача, исчерпывающая все, — обратить Россию в католичество.

Сама катастрофа России получает новое истолкование. Она возникла не оттого, что Россия отвратилась от Бога, то есть пала в своем благочестии. Россия погибла потому, что она шла ложным путем всю свою историческую жизнь. Задача спасения мира заключается в том, чтобы ныне, опомнившись, обратилась Россия в католичество.

Этого именно и требовала Божия Матерь от португальских детей. Это ныне возвещает миру от их имени Ватикан. Фатиму, так понятую, превращает Ватикан в исходный момент огромной акции, все силы и внимание католического мира, весь его молитвенный пафос, обращающий не на внутреннее исправление, а на мечтательное овладение несчетным богатством Православия, явленного Россией.

Отношение «экуменического» латинства к Православному Царству — вообще двойственно. С одной стороны, поскольку латинство склонно его рассматривать, как «свое» достояние, оно готово давать ему самые утешительные оценки и способно возвышать его до любого предела. Единственно, что непостижимо католицизму, так настроенному, это — органическая тупость русских людей, не понимающих положительного значения доброжелательности к ним Ватикана. Приходится иногда знакомиться в католических книгах с таким ходом мыслей. Все русским оставляется — им обеспечена полная самостоятельность, ограничиваемая только тем, что возможна апелляция к Папе. Но какую же Папа проявляет тактичность! Им уже не применяется термин «обращение». Папа Бенедикт XV даже называл их «православными» без всяких оговорок. В существе же своем — разве уж так отличается от Москвы Рим — древний, консервативный, прекрасно организованный? А уж если сравнивать его с ленинским интернационалом — то перед Римом, как Большим интернационалом, ленинский — нов, слаб, эфемерен... И древность и современность русские мало что стоят по сравнению в Римом. Как не понять русским, где лежит их будущее! Так не только в книгах мы читаем. Поскольку убежденные представители «восточного обряда» вступают в личное общение с православными русскими, в церковной жизни, они приезжают, как хозяева, знакомящиеся со своим будущим достоянием. Они бывают не просто обижены, но искренне изумлены, если их не встречают с распростертыми объятиями и не радуются возможности знакомить их со своим церковным бытом. Они снисходительно взирают на предрассудок, еще владеющий нами — на опасение по отношению к Ватикану. Но они спокойны. Это должно пройти! С чувством жалости взирает такой посетитель на нас, если мы оказываемся не способны оценить по достоинству великодушную к нам снисходительность Ватикана. Дела это не меняет — все равно мы все там будем...

Совершенно меняется тон, как только речь возникает о подлинной России, как исторической реальности. Тут ненависть закипает во всю. Вот типичная оценка «царизма»: «Царизм был ядовитым деревом, готовым разрушить все, что росло в его тени — Православие, Католицизм, Протестантизм, литературу, политику, капитализм, поместное дворянство, средние классы — все, за исключением, может быть, балета».

Поэтому можно считать совершенно искренними те суждения о России, которые на заре большевицкой революции были высказаны католическим экзархом Федоровым на советском суде:

«Мы были предметом преследования во время Царя, и мы должны считаться со многими трудностями при режиме Керенского. Это была причина, почему археп. Ропп и все латинские католики свободно вздохнули, когда пришла октябрьская революция. Но и русские католики почувствовали себя счастливыми, так как только с приходом советского режима греко-католическая церковь была поставлена на равную ногу с остальными деноминациями. По этой причине я сам приветствовал с энтузиазмом декрет об отделении Церкви от Государства. Я приветствовал его со всей радостью человека, который ненавидел противоественный союз обоих, существовавший ранее в России; и я был еще более рад, когда в 1918 году архиеп. Ропп получил от Бонч-Бруевича приглашение принять участие в комиссии для пересмотра правил относительно отделения Церкви от Государства. Если бы должное внимание было оказано взглядам, высказанным нами в течение этого обсуждения, нас не было бы здесь в качестве заключенных, обвиняемых в создании секретной организации; такое обвинение было бы лишено всяких оснований...»