То, что меня не убивает

Он докуривал сигарету когда Жули открыла окно: Тебе к лицу цветы Баграм – сказала она с улыбкой, с нотками сарказма – Баграм обернулся на голос, но не сразу нашёл окно где та стояла, найдя её, он взглянул на букет опущенный лепестками книзу, будто забыл про него – Мать заставила купить – ответил виновато – Как там он, на кого похож – спросил сдержанно – Пока не ясно, я сама его нормально не видела – Я оставлю цветы у медсестры – не дожидаясь ответа пошёл к приемной.

Мать проводила его взглядом – взгляд со спины, самый частый ракурс, что ей доставался, это и была её доля, которую как полагала, справедливо заслужила, не прося большего, была согласна быть его тенью, пуговкой на рубашке, шнурком на ботинке, или остаться грязью на подошве, чтобы иметь с ним что-то общее – быть частью него.

Мать Бруса как и отец была из многодетной семьи, 9 детей боролись за право любви безучастливого в воспитании отца, теперь уже с мачехой, повиновение и передача прав на все, в том числе и на волю, было единственным способом достижения любви к себе, которое передалось и во взрослую жизнь. Были ещё и гены: судьба изощрялась облачая её в наряды самоуничижения, неуверенности, сковывая её волю и сознание, но иногда появлялся дымок от огненного стержня, стесненного тысячами слоев страха нелюбви, пытающегося выбраться из темницы жизни, прожигая ущербные одеяния, в эти минуты она была необычайно отважной, давала понять что без боя не сдастся.

Они поехали домой через неделю.

Баграм очень ждал сына и был несказанно рад его рождению. Но показывать свою радость на людях было не в его правилах.

Высокий широкоплечий мужчина, всегда одетый в строгие костюмы, которого закалило тяжёлое детство в многодетной семье. Был самым трудным ребенком из всех семи. В детстве Было обычным явлением не досчитаться его на обеде или за ужином, и глава семейства снимал с себя ремень и ждал его возвращения. Сам же он обнаруживал опоздание случайно, никто и ничто не могли отнять у него настоящее, то, чем желал заняться в данную минуту, он жил по своему распорядку, упуская при этом права на себя близких и друзей но принимал упущения без чувства вины, готов был за это быть сожженным на костре. Было дело он так увлёкся игрой в хоккей на местном пруду, что продолжал играть даже после того как провалился под лёд, не заметив что ему уже пора домой. Уже по пути домой он перебирал в уме какой же вид наказания отец сегодня выберет, подошел к двери не сбрасывая шаг, но так и не сумел снять сапоги, они намертво примерзли к ногам после провала под лед. Отец в наказании был консервативен, выпорол ремнем и закрыл в подвале.

На выписку Баграм приехал трезвым, был как никогда обходительным, посадил Жули с сыном на переднее сиденье

Едут на машине. Баграм сворачивает направо а после просит открыть лицо ребенку – Какой смышленый парень, но больно улыбчивый, неужто женственным вырастет – Прекрати, ему и месяца нет – Мать говорила, что я родился с открытыми глазами и с любопытством всех рассматривал, видишь, какими матери могут быть чуткими – Ну погляди на него, он все время спит а во время бодрствования улыбается – Нечего улыбаться, в жизни мужчины улыбке меньше всего места – мать умолкла – у нее уже развилось предчувствие ссоры или ругани, иногда безосновательной агрессии, и в этот миг она умолкала – Подай мне сигареты, они в бардачке – Жули пытается открыть бардачок безуспешно, причудливо устроенный замок не сдается и со второй попытки – Баграм рассерженно сводит защелки бардачка поверх рук Жули отчего тот открывается прямо в лицо ребенку – ребенок начинает кричать, Жули подняла его на руки и начинает качать – Баграм достаёт сигареты, дует в фильтр и спрашивает: Ну что, не сильно ушибся? – Нет малость всего, ну вот успокоился, улыбается – Говорю же, мужчиной вряд ли станет.

Они приезжают домой, где их уже поджидают гости, главной фигурой здесь является свекровь Жули и бабушка Бруса, Аминат, одетая всегда в черное, с чёрными густыми бровями, окаймляющие ещё более чёрные глаза, с прямыми густыми ресницами, несвойственными женщине её лет, с заурядным лицом горянки. Время будто игнорировало её существование, и его прямолинейный вектор не приближался к ней даже по касательной, потому и не оставил на ее лице русла своего течения – на лице не было морщин, потому выглядело моложаво, словно жизнь у нее была в долгу и не могла обнять пока не расплатится с ней за все тяготы. Первой расплатой была смерть Сталина, из-за которого осталась без раскулаченных родителей, вопреки страху ареста она осталась в тот день дома, в то время как все собрались на площади оплакивать гибель вождя. После, от язвы в тяжких муках умер ее сосед донесший на отца. Но сегодня она встречала своего первого внука и готова была отдать хоть десять лет за эту встречу.