То, что вы хотели

– А вот Микеланджело считал, что мазня, закрасить даже хотел свою пачкотню, потому что понимал кое-что… Шедевр, конечно, но только в узком человеческом смысле шедевр. Для Бога – жалкое подобие, неумелый рисунок трехлетнего ребенка. Ты пойми, Айван, люди – они, как дети или звери, любят все яркое, блестящее. Положи рядом алмаз и стеклянные бусы, выберут бусы. Им нужно все это… И красные маскхалаты, и струйка крови на белых труселях. Сейчас кажется китчем, а через сто лет не будет казаться, а еще через тысячу гениальные художники будут черпать в белых труселях вдохновение и создавать шедевры похлеще Микеланджело. А через две тысячи лет, когда все приестся, появятся пост-постмодернисты и станут издеваться над сакральными, намоленными смыслами, использовать труселя с кровью в рекламе прокладок, а после напяливать их на какого-нибудь смешного Микки Мауса. А потом тошнить всех станет от труселей в любом виде, и понадобится новый китч. Штаны какие-нибудь, желтого, к примеру, цвета…

– Но ведь это же страшно, – шепчу я, придавленный чугунной беспросветностью его логики. – Это безнадежно, это чудовищный и бессмысленный обман. Зачем тогда мы тащим этих полузверей-полудетей к свету? Я не хочу, не буду…

Папа Иоанн Павел Третий резко разворачивается и шагает прочь. Посередине капеллы он останавливается, зло расшвыривает скамейки для молитвы, освобождает место и ложится на пол… Все разрушилось, волшебное измерение исчезло, да его, пожалуй, и не было никогда. А главное, зачем жить – непонятно. И зачем умирать – тоже.

– Чего застыл?! – кричит Том. – Иди ко мне, покажу кое-что.

Я подхожу к лежащему на полу римскому папе, стою несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, а потом решительно ложусь рядом.

– Что ты видишь, Айван? – говорит он мне раздраженно.

Я вижу знаменитую фреску “Сотворение Адама” Микеланджело, ту самую, где рука Господа тянется к руке первого человека, но не касается ее. Фрагмент фрески с руками стал элементом массовой культуры, он растиражирован в миллионах плакатов и рекламных билбордов. Большинство людей, в том числе и я, забыли, откуда этот фрагмент. Оказывается, кроме рук, там есть еще много чего интересного. Адам, например, намного симпатичнее Бога и добрее вроде. И баба еще какая-то под боком у седого мощного старика, любовница, что ли, или Ева? Хотя какая Ева? Она же позже была создана, из ребра Адама. В целом картина и впрямь выглядит довольно нелепо, китч – он и есть китч, и баба с сиськами там явно для оживляжа, сейчас таких в каждую рекламу пихают, чтобы клиентов привлечь. Вот только руки… В руках действительно сила есть и тоска. Никогда не встретиться, никогда не соединиться руке человека и руке Господа. Оба это понимают, но все равно вечно стремятся к соединению. И от этого становится очень грустно. Так грустно, что хочется закурить. Или выпить. Или повеситься. К сожалению, ни сигарет, ни бутылки, ни веревки у меня с собой нет, поэтому я вынужденно отвечаю на вопрос главы всех католиков мира.

– Это фреска, сотворение Господом Адама. Китчуха в принципе, прав ты, вот только руки…

– А как думаешь, кто кого создает? Бог Адама или Адам Бога?

– Бог сверху, – усмехаюсь я, – значит, он и создает.

– Баба тоже сверху бывает, – иронично режет правду-матку папа Том, – но из этого не следует, что рожать мужику.

Грубый юмор действует на меня странным образом. Я еще раз вглядываюсь в картину и вдруг вижу ее истинный смысл. Непонятно, кто кого создает. Может, Господь и баба с сиськами у него под боком – духовно-эротическая фантазия Адама? А что? Хорошо поохотился, набил брюхо, прилег отдохнуть на солнышке. Разморило парнишку, и привиделось ему, что жизнь – это нечто большее, чем вечная гонка за убегающей дичью. Что есть в ней и любовь, и нежность, и женщина с мягкой грудью, и смысл, и седой, всепонимающий Отец-создатель, и свет далеких звезд, и ангелы… А с другой стороны, может, все наоборот – свет, любовь, нежность, Отец, утомившись за вечность быть ни для кого, исторгли из своих глубин этого задумчивого человечка, и смотрят теперь на него с надеждой, и тянут к нему руку. Но они все сомневаются, они не знают точно, кто кого создает, и делают усилие, и тянут, тянут, вечно тянут друг к другу руки. И создают друг друга. И именно так, этим движением и усилием, постоянно, каждую секунду творится наша вселенная.

…Я плачу, плачу так, как никогда не плакал. Слезы орошают мое огрубевшее лицо, делая его снова живым и нежным. Только сейчас я понял, насколько сухо жил. Горячий растрескавшийся камень под нещадным солнцем жизни. Да и все мы, по большому счету, такие камни – раскаленные, нервные, неплодоносные…