«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Какое-то мгновение Тайминь стоит неподвижно, будто специально позирует фотографам и киносъемщикам, которые с великой поспешностью снимают его. Затем он поворачивается к машине, из которой уже вылез начальник полиции. Префект любезно берет Тайминя под руку и ведет к причалу, куда, завывая сиреной, подруливает полицейский катер. На короткий миг наступает всеобщее замешательство. Затем раздаются ликующие крики лоцманов.

Консул Фрекса запускает мотор автомобиля.

— Эту кашу вы будете расхлебывать сами, — злобно говорит он Дикрозису.

— Идиот! Нашел время для упреков, — огрызается Борк. — Гони быстрее!

— Выключить прожекторы! — лишь теперь спохватывается Дикрозис.

Однако осветители не выполняют приказания. Камера продолжает съемку.

— Проклятие! — орет взбешенный Дикрозис. — Погасить свет!

Префект поворачивается к толпе.

— Лоцмана, который поведет «Советскую Латвию», прошу сесть в полицейский катер. Что же касается остальных, господа, то наш гость, господин Тайминь, благодарит вас за торжественные проводы.

И вот Тайминь снова занимает свое место на командном мостике. Рядом стоит Берлинг. На палубе префект беседует с капитаном и его помощником Дубовым.

Тайминь вполголоса разговаривает с Берлингом.

— Спасибо, — говорит Тайминь. — Тебе, всем вам и в особенности малышке Норе...

— Нет, спасибо тебе. — Берлинг кладет руки ему на плечи. — Ты же сам знаешь — не было бы тебя, многое пошло бы у нас наперекосяк. Борк долго будет тебя вспоминать.

— Да, как бы ни было трудно, а все же провел судно туда, куда хотел... Жаль только одно... Эх, если б можно было задержаться здесь хоть на несколько часов... Зайти к Элеоноре, поблагодарить и сказать, что жду ее...

— Об этом я позабочусь!.. Мы все позаботимся о ней... Ручаюсь, не пройдет и трех месяцев, как встретишься с ней в Риге.

Усиленный мегафоном голос капитана Акмена командует:

— Поднять якорь!

Настал момент, когда префект может сойти в свой катер и больше не видеть играющей на губах у Дубова ухмылки, которая хуже любого, высказанного вслух упрека. Якорная цепь, звено за звеном, подымается из воды. Вот из темных волн показывается и тяжелый якорь, все стоящие у борта смотрят на него.

Над палубой эхом проносится одновременный вскрик нескольких человек.

На лапе якоря, словно уцепившись за него в последней попытке попасть на корабль, который увезет ее на родину, висит бездыханное тело Элеоноры Крелле.

Префект в ужасе отшатнулся. Он узнал Элеонору Крелле, поскольку афиши с ее портретом последние три дня буквально наводнили город. Он понял все. И не только то, что повинен в смерти певицы, но и то, кому придется быть в ответе за ее смерть.

— Что, что? — бормотал он. — Это немыслимо!.. Криспорт, он ведь самый мирный город на всем белом свете!

«24-25» НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Город окутан туманом. Он поглотил все: здания, изгороди, фонарные столбы, редких прохожих. Из густой мглы возникают два тусклых глаза — такси. Лучи фар обрываются сразу перед радиатором машины. Человек на краю тротуара подымает руку, но таксомотор не останавливается, хотя и свободен. Мимо скользит панорама неузнаваемо преобразившейся улицы. Громадной светлой тенью со звоном проносится трамвайный вагон, где-то рядом трещат невидимые мотоциклы.

Впереди призрачно мерцает неоновая реклама. Такси сбавляет ход, останавливается у кафе. Из машины выходит шофер Леон Пурвит. Его рука в перчатке поворачивает ключ в замке дверцы. Машина заперта. Пурвит обходит машину кругом. Виден освещенный задним фонарем номер: 24-25 ЛАГ. Пурвит отворяет дверь кафе.

В такую непогодь кафе кажется особенно уютным. Видимо, поэтому здесь так много посетителей. В оркестре перерыв, никто не танцует, и видно, что лишь за двумя столиками есть свободные стулья. Столики — на них тепло светятся невысокие настольные лампы — разделены декоративной перегородкой и сразу привлекают к себе внимание входящих. За этими столиками сидят две молодые хорошенькие девушки: Ирена и Мара.

Ирена одета по последней моде. Ее внимание поглощено публикой в зале. Мара, напротив, словно не замечает окружающего. Время от времени она задумчиво проводит рукой по вьющимся каштановым волосам, словно отгоняя неприятные воспоминания, и озабоченно хмурится.

Входит Пурвит. Это тридцатилетний мужчина, у него худощавое лицо, светлые усики, стройная спортивная фигура. Пурвит неторопливо снимает перчатки и сует их в карман куртки.

Он подходит к столику Ирены почти одновременно с мужчиной средних лет, приглашающим ее на танец.

— Моя девушка не танцует с незнакомыми мужчинами. — Тон Пурвита вежлив, но категоричен. Сев за столик, он бросает официантке: — Как всегда!

Его громкий голос выводит Мару из раздумья. Она протягивает руку к коньячной рюмке, что стоит рядом с чашкой кофе, но та пуста.

— Какое горе топишь?

Лишь сейчас Мара замечает, что возле столика стоит ее друг — врач Имант Эрберт. Он одет подчеркнуто элегантно: модный костюм в едва заметную полоску, белоснежная сорочка, безукоризненно завязанный галстук. Энергичное лицо дышит здоровьем и свежестью, лишь во взгляде синих глаз притаилась усталость.