Точка бифуркации

Объявили отправление через пять минут. Я явственно ощущал, как сзади, сквозь окно, меня буравит взглядом Янка. Пора было заходить в вагон. В любое другое время я был бы там едва ли не раньше всех. Ненавижу спешку. Но только не сейчас. Хорошо бы эти пять минут продлились долго.

– Пойду, – сказала Марина.

Она ещё раз взяла мою ладонь и прижала к губам. Нет, не для того, чтобы я что-то понял. Вокруг не кромешная темнота, да и я могу слышать звуки. Это другое. Но, пожалуй, и для того, чтобы понял.

– Янка, тебе читали стихи вслух? – спросил я, когда вагон поехал.

На перроне несколько человек махали руками отходящему поезду. Марина уже скрылась в здании вокзала.

– Читали, – буркнула в ответ Янка.

Она всерьёз думала, что я решил сбежать с соревнований, переволновалась и теперь сердилась.

– А мальчики?

– Чего ты пристал? – злилась Янка. – Самочку поменял, и потянуло на стишки?

– Не дуйся, – примирительно сказал я. – Мне тебя ещё по паркету водить. Будешь надутая из рук выскальзывать.

Янка злобно фыркнула и демонстративно повернулась к окну.

Проезжали мост. Под ним машины. Кипит жизнь. В город и из города они шли плотным потоком. Самое время – вечер. За рекой несколько километров серого ивняка.

Пришёл проводник, выдал постельное бельё и о чём-то говорил с родителями Янки. Кажется, я засыпал, потому что не помню ни единого слова из их разговора. Поезд на меня действует как хорошее успокаивающее, сразу хочется укрыться одеялом и спать.

– Ну, эта твоя хотя бы красивая, – вывела меня из полусонного состояния Янка.

– Почитать? – снова предложил я, удивлённый таким её обратным кóрте.

– Почитай, не отстанешь же.

– «Марина Цветаева. Стихотворения. Поэмы. Избранная проза», – прочитал я на обложке и открыл книгу произвольно – пятьсот двадцать вторая страница, «Крысолов».

Эталоном красоты Янка, разумеется, считает себя. Это немного не так, черты лица островаты, такие, словно художник, рисуя её, переборщил с резкостью. Может, потом, когда Янка потеряет хорошую спортивную форму, они разгладятся, станут мягче. Может быть, то, что я читал в дремоте, подчёркивало резкие переходы между тенью и отблесками заходящего солнца.

Выступили хорошо: первое и третье места. На вторых соревнованиях третье место поделили с парой, которая, по мнению Янки, была блатной и их тянули. Её родители немножко постонали на тему, как так можно, что если приехал из глубинки, то не постыдятся засуживать. Но мы всё равно были довольны, к тому же мне казалось, что наш результат справедлив. В поездке я каждый вечер сочинял для Марины большое письмо, в котором пересказывал то, что не мог сказать ей лично, не мог ни написать сообщение в телефоне, ни позвонить, ни отправить электронное письмо. Я ощущал себя человеком, перенёсшимся лет на тридцать назад, хотя и тогда можно было созвониться. Так что на двести тридцать. Мама каждый день слала сообщения и три раза позвонила, сказала, что соскучилась, что почти закончила последний проект, а новый с полмесяца брать не будет, что снег на даче почти сошёл и она посадила рассаду душистого табака. Вжик прислала пять сообщений, одну получил в день отъезда с извинением, что не смогла проводить, по две после соревнований, о датах которых была, конечно же, осведомлена, и в них интересовалась результатами. Одну с поздравлением с победой, одну с оханьем по поводу третьего места. Даже от Мурзи пришло сообщение со строками: «Мое сердце – словно чаша / Горького вина, / Оттого, что встреча наша / Не полна». Я написал: «Чьи стишки?» В ответ пришло: «Бодер, извини, ошиблась». Втроём, вместе с Валеркой, они весело провели каникулы, но мне об этом не писали. Бессмысленно, всё равно далеко и не приеду. Думаю, находись я в городе, было бы ровно то же.

Каждый вечер, садясь сочинять письмо, мысленно сообщал, как всё прекрасно, что стихи прочитал и есть некоторые соображения по этому поводу, и ещё всякие размышления о наших встречах. Каждое утро все эти размышления забывались, и вечером я подбирал слова заново. Схожие со вчерашними. Мой словарный запас довольно ограничен. Иногда хватало всего трёх.

На обратном пути при пересадке в Москве у нас были примерно сутки. Заселились в гостиницу и вышли погулять по ближайшему парку. Родители Янки посчитали, что с нами за короткую прогулку ничего не случится, и остались в номере отсыпаться. Шли мы как парень с девушкой, у которых есть отношения. Разумеется, я дорого бы дал, если бы со мной по московскому парку шла Марина. Янка щебетала о чём-то весеннем, шутила, что обычно ей не очень-то удавалось, задавала мне очевидные вопросы. В общем, внутри неё всё кричало только об одном – получаем класс «А»!

– Чего такой грустный? – тормошила меня Янка.

Наверное, это довольно неприятно – идти рядом не только с беспечным, но и унылым сурикатом. Но я не грустил. Если честно, я прямо сейчас начал сочинять Марине письмо. Пораньше. Смотрел на деревья в парке и описывал, какие они. Рассказывал о скамейках, урнах, плитке тротуарной. Всякой ерунде, одним словом. Это скучно идущей с тобой рядом девушке. Она понимает, что мысли о другой.