Точка невозврата

– Нам поступило заявление от некой Людмилы Ивановны. Она, я так понимаю, няней работает у вас? – задает вопрос мент и, не дожидаясь моего ответа, продолжает: – У нее была договоренность с вашей женой, но никого в квартире не оказалось, и дверь была открыта. Вы что-нибудь про это знаете?

Сердце словно вмиг превратилось в ледяной комок и перестало стучать вовсе. Как, открыта дверь и никого нет?

«Лика, сука!»

Я хватаю ключи от машины. В голове мозг перестает адекватно реагировать на ситуацию. Возможно, это инстинкты. Я не могу точно объяснить то чувство, когда ты слышишь слова и не слышишь одновременно. Тебя поглощает страх. Страх потерять то, что дорого для тебя, что ты хранишь, как редчайшую ценность. Холишь, лелеешь.

«Сука, я себе этого не прощу, если с мальчишками случится что-то. Как я мог отпустить их с ней?»

Мозг тут же выдает ответ, что прошло всего двое суток, и что она как-никак их мать. Но что об этом разговаривать и размышлять.

Я с бешеной скоростью мчусь по направлению к Москве. Василенко мне за это время звонил еще пару раз, расспрашивал про Лику. Я продиктовал ему номер тестя, пусть, блядь, сам разбирается со своей дочкой. Меня сейчас заботило другое: почему дверь открыта, и где дети? Сжимаю руль и давлю на газ, но это предел. В голове зачем-то всплывают картинки из сна, и сердце сжимается, будто хочет превратиться в сушеный комок. Грудь начинает гореть. Хватаю ртом воздух. Нужно свернуть на обочину, остановиться. Все это длится сотую долю секунды. Включаю аварийку и жму тормоз. Сзади раздается громкий сигнал, и я только и успеваю, что дать руля вправо. Мимо проносится фура и снова жмет сигнал, а у меня начинаю неметь руки. Блядь, аптечка, нужна аптечка. В груди катастрофически мало воздуха, и от этого мозг не хочет соображать совсем. Перед глазами черные точки мешают сосредоточиться.

Торможу на обочине, но только лишь успеваю открыть дверь и поставить ноги на асфальт, как меня прошибает холодный пот, и сердце, сделав последний удар, замирает. Перед глазами тьма. Последнее, что чувствую и слышу, это глухой удар головы обо что-то твердое и протяжный визг тормозов. А потом наступает пустота.

***

– Вика убери телефон, – недовольным голосом вещает мать.

Я, не обращая на нее внимания, лазаю по страничкам инэта.

– Вика, поговори со мной, – просит она.

– Нет, – бурчу под нос и продолжаю заниматься своим делом.

– Вика, прекрати вести себя как малолетняя оторва. Папа прав, управа на тебя нужна. Никак не можешь повзрослеть, а еще просишь, чтобы к тебе относились по-взрослому.

– Мам, смотри на дорогу, а? – кидаю я на нее косой взгляд. – По-моему, мы вчера все уже обсудили, – волна возмущения накатывает на меня. – Я не могу понять, что вы от меня хотите? Я и так у вас сижу на привязи. Вика, надо то, Вика, надо это. Вика, едь туда, Вика, едь сюда. Достали, понятно? – смотрю уже ей в лицо.

Она отвлекается лишь на минуту, когда я боковым зрением замечаю, как едущая впереди нас машина резко виляет в бок, и на дороге стоит, пошатываясь, парень.

– Мам, стой! – я кричу так громко, что сама глохну от этого крика.

Мать нажимает тормоз, но машина не успевает во время затормозить, и я, как в замедленной съемке, вижу всю картину. Антон. Это Антон! Он даже не повернулся в нашу сторону, мамина машина сбивает его, и он, как манекен, отлетает на несколько метров вперед и падает, ударяясь об асфальт. Когда прошел первый шок, я выскакиваю из машины и бросаюсь к нему. Ноги подгибаются в тот момент, когда вижу, что в районе головы растеклась лужа крови.

– Мам, вызывай скорую! – кричу родительнице не своим голосом, а сама падаю перед ним на колени и поднимаю его голову, трясущимися руками кладу к себе на колени. По моим щекам текут крупные слезы.

– Вика, что ты делаешь? – мать подбегает ко мне и оттягивает от парня за плечи. – Может, он наркоман или больной, под машину же сам бросился.

– Замолчи! – неистово ору на нее, и она убирает руки. – Он нормальный, поняла?! Ты вызвала скорую? – смотрю на нее глазами, полными боли.

– Да. Вызвала, – говорит мать и не подходит ко мне, стоит в стороне.

А я не могу остановиться, глажу Антона по волосам и шепчу про себя молитву. Хотя я их и не знаю вовсе, но слова-то и не нужны, нужны мысли, которые дойдут до боженьки и помогут Антону, обязательно помогут выжить. Душу разрывает на части. Мне кажется, еще немного, и она разорвется на куски. Меня трясет.

– Мам, почему они так долго? – спрашиваю надрывным голосом я.

– Дочка, я не знаю, – слышу, что голос ее изменился. – А кто это, Вика?

– Антон, мам! – отвечаю ей, а у самой глаза прикованы к его лицу, оно на глазах начинает искажаться, и губы мгновенно синеют.

Ужас охватывает меня.

– Мам! Мам! Он что умирает? – оглядываюсь на нее через плечо. – Мам, посмотри, почему у него посинели губы?

Родительница подходит сзади и присаживается на корточки. Смотрит на Антона, и ее нижняя губа начинает дрожать, а лицо приобретает асфальтный оттенок.

– Вика, я не знаю, – дребезжащий голос, будто тупая пила, прошелся по моим до предела натянутым нервам.

– Господи, – вырывается у меня.